— Надомница она, хозяйка-то, платья шьет, а я отвожу на склад, экспедитором в ателье работаю.
Обязанностей, как узнала Феня, у тетки было не так много, но иногда она пропадала по целым дням, появлялась поздно и, прикрыв окно шторами, ложилась в постель и все жаловалась на астму.
Видя ее сильно уставшей, Феня говорила:
— Давай-ка я помогу тебе, тетя.
Анна рада была внимательности Фени и часто поручала то отнести, то принести чемоданы. Иногда Феня ходила за продуктами, готовила ужин или обед.
— Съездила бы ты на улицу Горького, — попросила однажды тетка. — Там в гастрономе паюсная икра есть. Что-то потянуло на остренькое.
Феня взяла деньги и поехала. Через двадцать минут она была уже на площади Маяковского, вышла из автобуса, огляделась. Под февральским солнцем, ослепляя, сверкал снег, в высоком поднебесье, буравя синеву, шел едва различимый крохотный самолет, оставляя за собой белесый, похожий на лыжню след.
Стоя на площади, под огромным голубым куполом неба, Феня вздохнула. Ведь она еще толком не знала этого большого города. Захотелось исходить его вдоль и поперек, насмотреться на все.
Улицы московские… Вновь, как и в тот первый день, когда она только что приехала в столицу, Феня ощутила трепет в сердце.
Диво дивное, простор-то какой!..
Пошла налево — навстречу Маяковский, живой, знакомый.
«Владимир Владимирович!..»
Феня чуть-чуть растерялась. А он стоит на возвышении и, будто гремя железным голосом, обращается к таким же молодым, как и она, идущим по тротуару:
«Разворачивайтесь в марше!..»
Громады многооконных домов, простор, звон, солнце и поэт на площади. Феня улыбнулась, перевела взгляд на небо — ух как высоко взобрался самолет! Будто она сама поднялась на такую высоту. Голова сладко-сладко кружится, во рту от волнения пересохло. Белесая лыжня слегка расплылась по небу, потеряла четкость линий, стала похожа на гряду рыхлого снега.
А улица, прилегающая к площади, шумит, зовет. «Что же я стою!» Феня еще разок взглянула на памятник и торопливо пошла к центру. Витрины магазинов, первая капель на солнцепеке, воробьи, облепившие голые ветки липы, суета, воркование голубей…
Шагалось легко. Вот и еще одна площадь. И опять нежданная встреча — снова поэт. Как знакомо его изваяние! Будто бы только что сошел он со страницы школьной хрестоматии: стоит в плаще, накинутом на плечи, поник головой, задумался…
— Пушкин! — благоговейно прошептала Феня.
К подножию памятника кто-то положил три веточки голубых гиацинтов, и словно частица предвесеннего неба легла к ногам поэта.
По этой улице когда-то въезжала в Москву Татьяна… «…И стаи галок на крестах», — припомнилось Фене.
Куда девалась та Москва! Все изменило время! Не деревенский возок трясется по Тверской, а катит, обгоняя ветер, лавина машин. Перед Феней мелькали одна за другой витрины, подъезды новых домов, яркие театральные афиши. А вот и гастроном. Феня купила две баночки паюсной икры. И снова квартал за кварталом… Домой еще успеется. Взгляд Фени устремлен вперед. Квартал за кварталом… Что это там мелькнуло в перспективе улицы? Из сизой дымки тумана постепенно выплывали высокая башня и зубчатая стена. Сердце Фени забилось гулко, часто. Кремль!
Видится Фене, как она каждый день после занятий в школе проходит через Красную площадь с товарищами и подругами, вместе с ними любуется московским небом и слушает звон курантов…
Теперь она с особой ясностью поняла: Россия — это не только плеск прохладной речной волны, это не только микулинские избы и вербы над Окой. Есть еще на белом свете за Мещерскими лесами большая Москва, Кремль.
Мир отсюда, с гулких площадей, так велик и неогляден, что невольно захватывает дух. Феня почувствовала, как в ней проснулось что-то новое, неодолимое. Сердце ее по мере приближения к шумному перекрестку то и дело замирало от радости — Спасская башня, Красная площадь!
Когда вернулась домой, тетки еще не было. Феня подошла к окну и, все еще взволнованная, стала тихо, очень тихо шептать стихи о Москве…
В те вечера, когда Анна была дома, Феня убегала в кино с девчонками из соседней квартиры. Звали новых подруг Людой и Галкой. Это были веселые, никогда не унывающие сестры-двойняшки. Люду во дворе шутя окрестили Сорокой. Была в этом какая-то доля правды: порой как зачастит, как застрочит — успевай только слушать да понимать. Сестры-близнецы работали на одном из московских заводов, а по вечерам учились в техникуме. В свободную минуту приглашая Феню на чай, Галка щурила глаза в добродушной усмешке: