Феня поднялась на крыльцо и только открыла дверь, как под ногами, визжа, завертелся щенок.
— Это еще откуда? — рассмеялась она. Через секунду-другую ощутила чьи-то руки на шее. — Егорка! Ух ты, как подрос! А где же сестренка?
Егорка будто оглох — кричит, подпрыгивает:
— Феняшка приехала, гостинцев привезла!
И тут только Феня вспомнила, что ничего не захватила из Москвы ребятам, в кармане ни одной конфетки.
— Егорушка, не привезла я ничего.
— Ну и ладно, — по-взрослому проговорил Егорка, — а Маше дадим петушка на палочке, у меня есть, припрятан.
Мальчик взял Феню за руку.
— Пойдем в избу, голодная небось.
Феня улыбнулась, глядя на серьезного, чуть-чуть насупленного Егорку, и обняла его.
— Что ты, как маленькая…
— Глупый ты, глупый… — стиснула она покрепче братишку, целуя.
— Ну вот еще, — проворчал он, не признавая, как все мужчины, излишних нежностей.
— Соскучилась я, Егорушка, — вздохнула Феня. Мальчик примолк.
В дверях стукнула щеколда, у Фени екнуло сердце: «Мама, наверно, или отец…»
Вошла мать.
«Как постарела-то…» — удивилась Феня и бросилась ей навстречу.
Та, не ожидая увидеть старшую дочь в Микулине, растерялась.
— Ты ли, Феняшка? — Близоруко прищурилась, подошла поближе. — Красавица-то какая стала, а вытянулась! Надолго ли к нам?
— Насовсем, мама…
И Феня рассказала обо всем, что произошло в Москве.
— Ну, как же теперь ты? — зашептала мать. — Отец-то из себя выйдет, как узнает. Ты подожди, не говори ему про Анну и про то, что жить сюда приехала.
Пальцы матери мелко задрожали.
— Не будет он ругаться. Как раз сейчас весенние каникулы, пойду опять в школу, только стыдно мне — мои-то подружки в десятом, а я все в девятом…
Мать всхлипнула и, как показалось Фене, еще больше ссутулилась. Беспомощно потоптавшись с минуту, она пошла накрывать на стол.
Феня растерянно смотрела вслед матери, не зная, чем утешить ее. Она думала, что ее приезд принесет в семью радость, а вышло наоборот.
— Мама, неужели ты хочешь, чтобы я жила у тетки и помогала ей в темных делах?
— Эх, дочка, дочка, жизнь прожить — не поле перейти. Иной раз так поступишь, а иной — и по-другому. Анна не скупится для нас, рублем никогда не обносит. Да и то сказать — ты растешь, одежонка нужна, а тут еще ребятишки. На них как огнем все горит. Попробуй напасись.
— Ничего, мама, если отец будет говорить, что тетка рассердится и не станет помогать нам больше, я тогда сама пойду работать, а в школу — вечером.
Мать не проронила ни слова, бессильно зашаркала подошвами к дверям горницы. Минуту спустя она снова появилась на кухне, словно искала что-то утерянное.
А Егорка, маленький Егорка стоял, оторопев: он рад приезду сестры, но ему непонятно, почему плачет мать и сердится Феняшка. Надо бы веселиться, а они…
— Мам, я схожу за Машей в ясли, — тихо проговорил он.
— Сходи, сходи, — отозвалась мать.
— Может, и я с ним? — спросила Феня. Ей очень хотелось поскорей увидеть маленькую топтушку.
— Да уж идите, — безучастно махнула рукой мать, думая о своем.
Не прошло и получаса, как Феня с ребятами вернулась. За столом у самовара сидел отец. Мать расставляла чашки. Феня хотела было броситься к отцу и обнять его, но он остановил ее строгим взглядом:
— Ну, здравствуй, беглянка, садись, потолкуем.
Феня сняла пальто и села за стол.
— Так, — произнес он, откладывая в сторону надкушенный кусочек сахара. Потом взял на подоконнике телеграмму и подал Фене. Телеграмма была от тетки Анны, та просила уговорить Феню вернуться обратно к ней, в Москву.
Отец бережно сложил телеграмму вчетверо.
— Завтра утречком еду на базар, — сказал он, — со мною поедешь и ты, посажу на поезд, и катай в Москву. Смотри у меня, чтоб без фокусов, попроси у Анны прощения и живи себе, как дома. Ясно?
Феня, пока говорил отец, не спускала глаз с легких струек пара, поднимавшихся над самоваром. Самовар пел что-то однотонное, похожее на жужжание большой мухи, попавшей в паутину.
— И не тебе, девчонке, осуждать тетку, чем она занимается, — хмурясь, продолжал читать нравоучение отец. — Ты сыта, обута, одета: не твое дело совать свой сопливый нос куда не следует.
Феня молчала и все думала, как лучше объяснить отцу, что у тетки она жить не будет. А он и слушать не хочет, клонит к одному:
— Окончишь в Москве десять классов — понимаешь ли ты, дура, в Москве! Анна устроит твою жизнь, как и подобает — без заботы и печали. За хорошего человека замуж выйдешь, теткину старость пригреешь, и тетка в долгу не останется, наследство отпишет на тебя. Понимаешь? Ну, а в деревне чего ты добьешься? Я ведь отец, а любой отец хочет своему дитю добра. Ни концертов тут у нас, ни театров, с коровами до поздней ночи…