— Это что — праздник все еще продолжается? Почему затягиваете дойку? — И, увидев Феню с коробкой ассорти, понял все, подошел к ней и тихо спросил: — Зачем сбежала после спектакля?..
Феня прошептала:
— Мне хотелось побыть одной…
Никто не посмеялся над Фениным чувством, даже бойкая на язык Аленка. Благодарный блеск девичьих взглядов, дружелюбное, искреннее тепло, которое ощущалось в их словах, — все это радовало Феню.
Александр Иванович тоже смотрел на нее и тоже открывал что-то свое, новое. Чем-то напомнила она ему в это утро скромный полевой цветок, какие часто встречаются по обочинам дорог. Идешь порой и не заметишь такой цветок, в глаза бросаются прежде всего другие, более яркие, чем этот. Но откуда же тогда доносится тонкий и чистый аромат? Сначала покажется, будто источают его те броские, яркие цветы, что привлекли твое внимание, а потом, когда разберешься, оказывается, аромат этот исходит как раз от незаметного скромного цветка.
Вспомнилось Александру Ивановичу лето, когда он часто проходил по лугу. Бычки и телочки доверчиво тянулись к нему, и он в эти минуты непременно вспоминал Феню. Стоит перед ним, весело прищурясь… Щурится она, скорей всего, из желания спрятать ласку, которой полны ее добрые глаза.
Это она воспитала телят доверчивыми — ни разу не крикнула без причины, ни разу не хлестнула прутом, не сказала грубого слова. Это ее руки гладили, чистили их, это она щедро отдавала им часть своей души, и ласка ее живет в них.
Как ни странно, иногда ему думалось, что Фенина доброта видна на всем, что окружало его: на листьях маленькой вербочки, которую она по утрам поливала за палаткой, на подрастающей молодой траве, на голубом чистом небе, в котором она всегда искала поющего жаворонка…
Все вокруг для него было дорого, наполнено трогательным теплом, радостью, потому что жила в этом мире Феня…
Одного боялся Александр Иванович — как бы не растратила она безо времени своей ласки, так нужной и ему самому.
Глава XIX
— Слыхали, Наташка-то?..
— Что с ней?
— Да разве не видите, не замечаете?
— Ладно уж тебе загадками. Говори!
Аленка оглянулась и шепнула Кате:
— Не Наташка — шелк, одно слово — шелк!
В самом деле, с тех пор как приехал Толя, будто подменил кто Наташу — стала она скромней, сдержанней на слова, тише. В прошлом году, когда приглянулся ей на концерте ансамбля Борис, в душе ее тоже словно бы встрепенулось что-то, но ненадолго. Уехал — и все утихло, как утихает рябь на случайно потревоженном лесном озере. А тут совсем другое — стоило Толе войти в красный уголок, как сказала Наташа самой себе: он! Дыхание захватило, глаз не отведет. И невесть с чего улетучились из ее памяти, будто растаяли в метельной роздыми Борис и Федя. Все заслонил он, все затмил собой, высокий, ладный этот парень в сером пальто, подпоясанном широким поясом…
Лежит ночью Наташа в постели, а уснуть не уснет: перед ее глазами стоит Толя…
А сегодня подошел — Наташа доила Субботку — обомлела, думает, что-то будет… А ничего и не было… Показал, как доить, — получается у него неплохо, только Наташа на дойку не обращала внимания, все глядела на него. Красивый, носит значок альпиниста, рассказывал, когда был студентом, поднимался на Эльбрус. Наташа слушает его, а он, закурив, спросил вдруг у нее: «А вам это интересно?» Это ее-то, Наташу, на «вы»! Ну, а она, конечно, ответила: «Очень».
Пригласил вечером погулять. Пошла. Рассказывал про Кавказ — обошел его весь пешком, только не за одно лето, конечно! Завтра, если будет кино, обещал достать билеты. Как она рада пойти с ним! Пусть подруги от зависти лопнут.
Работать Наташа старается лучше, а коровы, как назло, сбавили удой — Федька помогает все реже и реже. Девчата из-за этого посмеиваются над ней, только Феня молодчина — видит, что Наташа устала, подойдет и подсобит.
— Ты прости меня, Феня, — вздохнула однажды Наташа.
Феня грустно улыбнулась:
— Ну что ты, я ведь знала, что ты не хотела обидеть меня. Трудно тебе тогда было, вот и…
А Наташа тут же подумала: «Чудачка эта Фенька!» А ведь она, Наташа, тогда серьезно гнала ее из дому, предполагая, что подруга настраивает против нее мать.
Над Окой рассвет. Заиндевевшие крыши фермы алеют от зоревых сполохов. Толя распахнул дверь коровника, и над стойлами из распахнутой двери протянулась золотая пряжа первых лучей солнца. Вошел, огляделся, нетерпеливо повел плечами.
— Наташу не видели? — спросил он у доярок.
— Около Субботки она.