Наташа сидит в зале, на голове — меховая шапочка, и вся она такая нарядная, будто пришла танцевать.
Собрание началось оживленно. Когда Ваня Пантюхин приступил к докладу, в зале то и дело вспыхивал смех. Даже Надя, привыкшая вести бурные молодежные слеты и встречи, и та растерялась. Уж каких только вопросов не задавали Ване! С него пот лил градом, парень и краснел и бледнел.
А когда начались прения, попало и райкому комсомола и партийной организации, а больше всего, пожалуй, камешки летели в огород Нила Данилыча — не всегда доверяет молодым, не советуется с ними, нет заботы об отдыхе, в селе могло быть куда веселее… Да и в красных уголках на фермах до сих пор нет телевизоров!
Что ни слово — то гвоздь. Нилу Данилычу и больно и досадно, а он улыбается: зал полон восемнадцатилетних — горячих, порывистых, неугомонных. Ишь как глаза-то поблескивают. Здорово! Давно не гудел так микулинский клуб. За живое взяло.
Даже молчальник Федя и тот заговорил.
— Скота у нас теперь почти втрое больше, — начал он глуховатым голосом, тушуясь и краснея, — а доходы невелики. Почему? Да потому что коров прибавилось, а содержатся они в семи местах. Вот и прикиньте, сколько лишних подвозчиков кормов, сторожей, доярок, пастухов. А если мы соберем скот в две-три фермы, то себестоимость молока сразу снизится.
— Правильно! — раздались голоса из зала.
А Нил Данилыч заметил:
— Больших помещений у нас пока нет, и до будущего года изменить ничего не сможем.
— Сможем! — уверенно заявил Толя и, не выходя на трибуну, прямо с места рассказал о ферме беспривязного содержания скота.
Встав, Нил Данилыч начал говорить о том, что это только мечта, не больше: зима в приокском крае суровая, скот может погибнуть.
Наташа выкрикнула:
— За мечту надо бороться! Скоту погибнуть не дадим, только разрешите!..
Комсомольцы поддержали ее:
— Правильно!
Говорили много, но все сошлись на одном: правление колхоза не дает развернуться молодежи, а партийная организация, вместо того чтобы руководить комсомольцами и вести за собой, делает иногда за них все сама, поэтому и скучно молодым.
Потом выступила Феня. Она сказала о том, что в Микулине слишком много лошадей. Есть ли расчет держать их?
— Мы с дядей Матвеем подсчитали, и выходит, что каждая лошадь съедает столько сена, сколько хватило бы для содержания десяти овец. Овцы дают прибыль, а лошади, когда в колхозе много тракторов, убыточны. Ведь для обслуживания ферм и приусадебных участков хватило бы и половины табуна, который сейчас у нас есть.
Александр Иванович подтолкнул Нила Данилыча — мотай, мол, на ус.
Председатель кивнул головой и взялся за карандаш, а немного погодя прошептал на ухо Александру Ивановичу:
— Толково говорят, прислушаться есть к чему. — Потом посмотрел в битком набитый зал и, что-то прикинув, спросил у Феди: — Вот ты пастух, а что собираешься делать зимой?
— Как что? — удивился Федя. — Пойду на ферму.
— Зачем?
— Доить коров.
Парни и девчата схватились за животы. Больше всех смеялась Аленка, сидевшая рядом с Толей и Наташей.
— Уморил: доярка в брюках!
— Что вы ржете, ну не в доярки, так в дояры пойду, разве мужчины не могут? — сердился Федя, косясь в сторону Аленки. — Могут, и получше вас!
— А ты пробовал?
— Пробовал! Правда, сперва молоко попадало то за голенище, то в рукав, а потом ничего. Вон Наташка знает, целую неделю за нее доил…
Зал никак не мог утихнуть от смеха. Александр Иванович, улыбаясь, все успокаивал расшумевшихся комсомольцев, а когда ребята угомонились, поинтересовался у Феди:
— А как же с пастушьими делами?
— Летом буду пасти, а сейчас на раздой первотелок пойду.
Александр Иванович, отыскав глазами Катю, кивнул в сторону пастуха и улыбнулся:
— Ну как, возьмем?
Ясные глаза Кати искрились неукротимым смехом, но она знала, что Федя не шутит, и серьезно ответила:
— Конечно, возьмем.
Когда стали принимать постановление, все высказанное ребятами было учтено и одобрено.
Потом началось выдвижение кандидатур в комитет. Кто-то не утерпел и крикнул:
— Зорину в секретари! А деда Ивана Гаврилова прикрепите к нам от парторганизации.
Комсомольцы одобрительно загудели. Председательствующий строго заметил: