— Товарищи, вы знаете, что секретарь избирается на заседании комитета, а партбюро уже прикрепило к вам Александра Ивановича Гаврилова. — И сам, не выдержав, улыбнулся и добавил: — Но ваше пожелание будет учтено.
— С младшим Гавриловым скучно. Давайте старшего! Он сам не уснет да и нам спать не даст. Увидите, что будет, только прикрепите! — кричал кто-то из задних рядов.
В комитет было предложено семь кандидатур: Федя, Катя Зорина, Феня и еще четверо из механизаторов и полеводов. Секретарем единогласно избрали Катю.
Она стояла смущенная, с трудом пытаясь унять радость: «Доверили… Надеются, значит…»
Домой шли вместе. Феня всю дорогу молчала, вслушиваясь в разговоры подруг и ребят, и если б в эти минуты у нее спросили, о чем она думает, она ответила бы — о Ване. Ей было жаль его. Во время перерыва, после доклада, он стоял у печки, в углу, в одиночестве и такой пасмурный, что Фене захотелось подойти к нему и ободрить, но мысль о том, что он может ее понять по-другому, остановила. И все-таки жалко Ваню. Может, он нравится ей? Нет, не то. Ваня хороший парень — сад спас, но вот не сумел повести за собой молодежь, остался один.
Матрена сидела около камелька, вязала варежки. Под окном раздались голоса, потом скрип снега — наверно, кто-то шел домой.
Но вот дверь отворилась. Матрена посмотрела — Наташа, а за ней с веником Феня.
— Ладно тебе отряхивать-то, все равно снег растает, — смеясь, выхватывает из Фениных рук веник Наташа и швыряет в темноту сеней.
Матрена удивлена, видя их вместе — последнее время все ходили врозь.
— Откуда это вы с таким шумом?
— С фермы, не из театра же! Давайте скорей ужинать, — бросила на ходу Наташа.
Феня разделась и пошла в чуланчик помогать Матрене резать хлеб. Сели за стол.
— Ба, да ведь сегодня по телевизору «Иркутская история»! Вот тетери, и как это мы забыли! — Выскочив из-за стола, Наташа включила телевизор.
Минут через пять экран ожил.
Феня села так, чтобы виден был телевизор. Наташа же, искоса поглядывая на экран, ужинала стоя.
Как только Матрена отлучилась на кухню за молоком, Наташа подошла к Фене, обняла ее и прошептала:
— Феня, сделаешь, что попрошу?
— Конечно!
— Нет, серьезно, это очень и очень важно…
— А что?
— Да, понимаешь, завтра Толя по своим делам едет в Аргамаково, ну, и мне бы хотелось с ним на лыжах…
Наблюдая на телевизионном экране за переживаниями Вальки-Дешевки, Феня сказала:
— Хорошо, я все сделаю.
Рано утром Наташа, надев лыжный костюм и взяв с собой лыжи, пошла вместе с Феней на ферму. Она знала, что Толя не уедет в Аргамаково, не повидавшись с ней. И вот Наташа предстала перед ним в ладном костюме, ярко-зеленой шапочке и таком же шарфе — стоит, сверкая глазами: «Что, хороша?»
— Куда это ты?
— В Аргамаково, с тобой.
— А работа?
— Феня поработает. Я договорилась с ней.
— Так, значит, едешь? — пряча в прищуренных глазах радость, зашептал Толя.
— Угу.
В дверях показалась Матрена с Наташиными варежками в руках.
— На, возьми, лыжница!
Наташа уловила в голосе матери ворчливые нотки, но, несмотря на это, заранее знала — мать позаботится о ее коровах, поможет Фене подоить и убрать их. Наташа заметила это по ее глазам. «Понимает — сама была когда-то молодой».
Вот и околица. Хорошо пройтись по первому снежку!
Толя, посматривая на Наташу, спросил:
— Да ты умеешь ли ходить на лыжах? Не устанешь?
— Вроде умею. Увидим еще, чья возьмет! — засмеялась Наташа, надевая варежки.
— Тогда пошли, — кивнул ей Толя.
Через каких-нибудь пять минут Наташа вырвалась вперед и, прокладывая лыжню в направлении леса, крикнула:
— Догоняй!
— Куда же ты? Ведь дорога рядом.
— Тут ближе — напрямик.
Толе неудобно было становиться на Наташину лыжню, и он начал проторять свою, то и дело зарываясь в рыхлые увалы, торопясь и волнуясь.
Наташа шла легко, размашисто и вскоре скрылась в лесу. Когда Толя приблизился к опушке, она неожиданно вынырнула из молодого сосняка и, хохоча и поднимая снежные буруны, сделала крутой разворот вокруг Толи. Раскрасневшаяся, подошла к нему, повесила палки на лапу ели — с дерева посыпался снег.
— Ну что, дорогой мой зоотехник, каково? — спросила она.
Толя смущенно улыбнулся и, смахнув пот с лица, пристально оглядел волнистые заметы, любуясь бахромчатыми кружевами веток.
— Хорошо! — проговорил он.
Небольшие елочки, облепленные снегом, по пояс утонули в сугробах, черные дубы-крючники в белоснежных оплечьях на фоне алой зари казались необычайно красивыми, расправляющими для борьбы могучие руки.