— Спасибо, дорогой.
— Не за что. Дело привычное. Иной сторож сидит всю ночь, закутавшись в тулуп, а я не могу — скучно.
— Это верно. Как скотина?
— Лежит себе мирно.
Закурили, перемолвились еще парой слов. Дед Матвей, вспомнив что-то, засмеялся:
— Слышь, ночью Патрикеевна приходила, вон она стоит на бугре, внюхивается, — кивнул старик на силуэт лисы, темневший вдали. — Приволоклась, захлюстанная.
— Поживиться ищет чем-нибудь.
— У нас не больно поживишься. Я ее того — раз! И — мимо!
Нил Данилыч засмеялся:
— Воротник для Кузминичны ходит!
— Точно.
— Ну, бывай, старина, тороплюсь.
— Всего хорошего, Нил Данилыч.
Отошел и подумал: «Добрый старик и столько сделал когда-то для колхоза. А мы отделались пенсиями да и вычеркнули из памяти», — размышлял Нил Данилыч, приближаясь к воротам коровника.
Выгульный двор со стороны поля прикрыт высокими голубоватыми сугробами. Края их причудливо изогнуты и слегка курятся снегом.
Во дворе возы с сеном — всю ночь шли они из-за Оки. Девушки принимают корм, перекидываются с возчиками шутками. Мужчины свалили возы, побалагурили с доярками и, закурив, будто ненароком подхватывают по приличной охапке сена, бросают в сани, а затем, тряхнув вожжами, съезжают со двора.
— А ну, подождите, люди добрые! — нахмурясь, окликает их Феня.
Возчики в недоумении:
— В чем дело?
— Сено сдали?
— Сдали.
— А зачем нахватываете в сани?
— А тебе что, жалко?
— А как вы думаете? Каждый по охапке — воз обратно увезете.
— Что уж, и под коленки нельзя положить?
— Под коленки! Да вы прикиньте: один взял пять килограммов, другой пять, а вас вон сколько. И так каждый день. А коров чем кормить? — Тон девушки настолько категоричен, что мужчины, переглянувшись, нехотя один за другим выбрасывают сено… С такой горластой лучше не связываться.
— Фенька, а ты и отца не пожалела, — трунят над девушкой, — заставила выкинуть сено. Ух как он рассерчал! Теперь вовсе на тебя будет зол, не простит.
— А я прощения и не жду, пусть прощает виноватых. Привыкли тащить в свои норы, — нахмурившись, отзывается Феня и тут же спохватывается: «Опять обидела отца…»
Наташа к Аленке:
— Тебе тоже дома будет, твой-то отец так швырнул охапку сена, что меня чуть не задел.
— Тебя надо бы задеть, ты принимаешь корм, а рот разинула, другие за тебя должны смотреть.
Председатель, никем не замеченный, стоял у ворот, вслушивался в разговор и, довольный, посмеивался в усы: «Молодцы девки». Потом подошел, поздоровался, спросил:
— Как дела, дочки, в чем нужда есть?
— Ничего нам не надо, вот только мотор отказал, воду плохо подает, коров на ночь едва напоили. Все время было хорошо — круглые сутки теплая вода, а тут — на тебе! Коровы удой сбавили.
Мотор слабый, Нил Данилыч хорошо это знает, но другого пока нет.
— Свиней не увезли в город? — обратился он к Кате.
— Кажется, только что проехали.
— Вы бы, Нил Данилыч, приказали водителю привезти мотор, — напомнила Аленка.
Нил Данилыч вышел со двора. У берега Оки, в том месте, где летом ходил паром, стояла машина. Слышно было повизгивание и хрюканье свиней. Последние центнеры плана за год…
— Эге-гей! — крикнул Нил Данилыч.
Из кабины высунулся Лешка Седов.
«Вон, оказывается, в реку-то кто лезет. Везде побывал, к черту на рога только не удосужился».
Дорога на тот берег была еще не проложена — лед совсем молодой, но водитель, видно, все-таки хотел попытаться ехать в город кратчайшим путем — через Оку.
Нил Данилыч по следу, промятому в снегу автомашиной, спустился к припаю льда.
— Ты, парень, с ума спятил, не видишь — река еще не стала как следует! А несешься.
— Я пробую…
— Пробую! А если машину угробишь?
— Нил Данилыч, счетовод сказал: «План завершаем, соображай, мол, с ветерком надо».
— Знаю.
— И еще сказал он: «Боюсь, говорит, как бы эти свиньи не подложили нам свинью».
— Это еще что за намек?
— А вот и намек: соседи тоже повезли сдавать мясо, поехали кружным путем, через мост, боятся здесь по льду переезжать. Ну, а я хочу обогнать «Рассвет» — первым сдать.
— Не говори, Лешка, гоп, пока не перепрыгнешь!
— Чего там «не говори», как газану сейчас — лед не прогнется. Вон он, след, кто-то на санях уже проехал.
— Вот чертяка!.. Так ведь то на санях, — вздохнул с досады председатель.
Видно, он пожалел о том, что тракториста пришлось посадить на машину да еще послать в такой ответственный рейс, а может, что-либо другое думал — кто знает, одно было ясно Лешке: председатель колеблется, возможно, даже и побаивается.