— Смотрите, Нил Данилыч, — парень выскочил из кабины, сошел на лед, притопнул разок, другой, смеется: — Меня выдерживает, а машину и подавно!
Лешку обступили только что подъехавшие водители из Мещеры: каждому не хотелось давать крюку сорок пять километров, а по льду ехать не рисковали…
— Эх, была не была, разойдись, братки. Встречайте на том берегу с музыкой! — шутил Лешка, выводя машину к береговому припаю.
Вот машина пошла на ощупь по льду, водители настороженно впились глазами в скаты Лешкиного «газика», смотрели, затаив дыхание, а через каких-нибудь полминуты ахнули: непрочный лед затрещал под тяжестью машины, прогнулся, но Лешка успел включить скорость и понесся дальше.
У Нила Данилыча от напряжения заходили желваки — будто не Лешка сидел за рулем, а он сам… «Левей, левей бери, дьявол! — выругался про себя председатель. — В полынью угодишь, отпетая голова, в полынью!»
Лешка не свернул и не остановился. За машиной винтом закрутилась поземка.
— Молодец, ай да леший, ай да неугомон! Пошел, пошел! — уже не осуждая, а, скорей, гордясь Лешкой, замахал шапкой Нил Данилыч.
— Ишь ты, дьявол, утер нос, ухитрился, проскочил, лиходей.
Кому утер нос Лешка, Нил Данилыч не договорил, но стоявшим рядом водителям и без того было ясно. Помявшись в нерешительности и почесав затылки, они пошли разворачиваться и выезжать на большак. А с того берега, распахнув кабину, уже орал Лешка. Торжество, мальчишеская дурашливость, радость, удаль неуемно звенели в его голосе. Нил Данилыч в напутствие еще разок помахал ему шапкой и, будто мысленно разговаривая с ним, подумал: «А останавливаться на середине, браток, нельзя ни в коем случае — гибель, сразу провалишься. Броском — и вперед. Вот так же Дунай когда-то форсировали мы…»
Лешка выбрался на дорогу и покатил, а Нил Данилыч все еще стоял, смотрел ему вслед и думал о хватке молодых. Груб Лешка, и говорить нечего, а в работе — парень хоть куда! Рашпилем бы его хорошенько тронуть, может, и блеск бы дал со временем, возможно, и оботрется в людях, подход к нему только свой, особый нужен, в руках держать парня надо. На фронте, бывало, не любого пошлешь в разведку, а такие, как Лешка, ходили. Глаз наметан — сколько раз перебирался прошлой зимой через Оку на тракторе, не счесть. Другие боятся, а он прошел, и притом раньше всех, не стал ждать завтрашнего дня, первым проложил дорогу. За ним через какие-нибудь сутки поведут машины сотни, тысячи людей, не зарастет Лешкин след, шире, прочней станет. Нил Данилыч постоял еще минутку и вдруг охнул: думал о Лешке, а о моторе забыл… «Надо чем-то помочь дояркам» — и пошел опять к ферме. От размышлений о молодежи он вернулся к мысли о стариках. Что верно, то верно: сердца у ребят горячие и смелые, опыту бы им…
— Еще не одну речку возьмем! — вслух сказал Нил Данилыч и по привычке указательным пальцем коснулся усов.
Рано загораются светом окна микулинского клуба. Посмотришь на них — и сразу станет весело. Что там сегодня? Кино? Быть может, приехали из города артисты, а может, вечер отдыха, кто-то кого-то ждет, кто-то с кем-то встретится, а быть может, кто-то весь вечер будет думать о том, без кого жить и дышать нельзя, станет томиться, украдкой вздыхать, ждать приглашения на вальс, но так и не дождется: совсем другою увлекся тот, о ком вздыхаешь ты…
Но сегодня в клубе не будет ни вздохов, ни улыбок, ни тихого шепота на ушко — ничего этого не предвидится. Впрочем, предполагаются и улыбки, и вздохи, и объяснения, и разговоры, и признания, но совсем иного характера…
Попробуем заглянуть в микулинский клуб. На первый взгляд — ничего особенного. Нынче, как и всегда, здесь людно, оживленно, светло, но оживление, которое царит в небольшом зале и фойе, несколько необычное. Сегодня правление колхоза пригласило в клуб старожилов на чашку чая.
Катя приглядывается к лицам пожилых микулинцев, видит в их глазах нескрываемую радость и благодарность. «А хорошо все-таки, что Нил Данилыч с Александром Ивановичем придумали эту встречу молодых с ветеранами колхоза. Давно пора».
Нил Данилыч специально заказывал в типографии пригласительные билеты. Разослали их по почте, и старики откликнулись, пришли…
В зале и соседних комнатах сдержанный говор и гул. Кто это важный такой разговаривает в фойе с Матреной — волосы седые, будто усыпанные яблоневым цветом? Да это же дед Матвей! Привыкли видеть старого в шапке или картузе, а сегодня, смотри, франтом каким явился: косоворотка, жилет, темный костюм, борода на обе стороны. А вот Иван Гаврилов прошел аккуратно побритый — хоть сейчас под венец.