— А пес?
— Правильный вопрос… брат Алиции отправил пса в одно из своих поместий, откуда красивейшая, говорят, бестия просто пропала. Деревенские шептались, что ушла за своей хозяйкой, может это и правда, откуда мне знать. Но на самом деле интересно не это. Никто не знает, кто заказал статую на кладбище для Алиции, никто не знает, кто каждый год переводит нехилую сумму на счет людей, которые за этой могилой ухаживают. Никто не знает, кто оставляет Алиции цветы в день ее рождения и в годовщину ее смерти. Каждый год, со дня ее смерти. Хотя… инквизиции это было неинтересно. Дело о смерти Алиции сослали в архив и о нем забыли… в те времена инквизицию трясло реформами, вот и не досмотрели.
Недосмотрели…
— Бессмертный, — выдохнула я.
— Даже в этом не сомневаюсь, — ответил Саша. — Другой вопрос, почему вокруг Алиции крутилось так много бессмертных-то? Мы имеем минимум двух — того, кто сеет смерть среди твоих родственников и того, кто бережет память Алиции. Или же одного…
Я нахмурилась, что-то вспоминая. Это что-то выглядывало из глубин моей памяти и манило чем-то странным… и я вспомнила, что. Посмотрела на Сашку, размышляя, можно ли ему доверять, и вдруг устыдилась своих мыслей. Саша мой друг. Много раз мне это доказывал. А одна я все равно не справлюсь.
— Когда Анри увидел меня в первый раз, он назвал меня Алицией. И был так удивлен, будто призрак увидел.
Саша вздрогнул, будто его ударили, а я продолжила:
— И в этом году цветы появились на пару дней позднее ее дня рождения… потому что… потому что в эти дни… я лишила Анри памяти.
Я дотронулась проклятой розочки на шее и вспомнила вдруг, что в последние дни Анри меня почему-то совсем мало звал. Может, знал о смерти тетки? Может, сам ее и убил? И это Анри тот знаменитый охотник?
— Нет, — прошептала я. — Тетку убили днем.
— Вампиры не так и беззащитны днем, как тебе кажется, у них свои способы переместиться в такие дни и при этом не сгореть. Но я честно не думаю… то, что осталось после твоей тетки… не думаю, что это Анри.
Я вздрогнула, будто мне сыпанули солью на рану. «То, что осталось» было в закрытом гробу и посмотреть мне на это не дали, да я, сказать по правде, и не настаивала. Понимала где-то в глубине души, что это не просто так.
— Что ей сделали? — тихо спросила я.
Саша лишь перегнулся через стол, поймал мою ладонь и сжал мои пальцы.
— Что бы не сделали, все уже позади. Она отмучилась. Надеюсь, теперь ей там лучше, что следующая ее реинкарнация будет удачной, потому что она так страдала в этой. И ничего уже не изменишь. Это не твоя вина, слышишь? Ты жертва, как она, как все из твоего рода. И не смей даже думать иначе. Никто не позволит, чтобы это случилось и с тобой. Он не позволит.
— Анри?
— Нет. Твой зверь, Катя. Твой зверь никогда тебя не бросит, верь мне. Анри же… боюсь, тебе стоит забыть о нем. А я ему о тебе.
— Что ты несешь?
— Я знаю, что я несу.
И вдруг сменил тему:
— Пу сказала, что ты хотела прогуляться? Хорошо. Прогуляемся. Я скажу ребятам, чтобы они за тобой присмотрели. И подумай, Катя. Разберись в себе, сама. Не бойся, время у тебя будет. У вас обоих будет, я обещаю. Чего ты на самом деле хочешь, девочка?
Сашка расплылся перед моими глазами, в горле вновь запершило. Но я уже знала, что хочу. Я хочу, чтобы мои сны оказались явью.
Люблю тебя. Не бойся.
— Анри придется смириться, — серьезно ответил Сашка, стирая слезу с моей щеки.
Я лишь беспомощно прошептала:
— Я люблю его.
— Конечно, любишь, кто же сомневается.
И так скучаю. Боже, как же я по нему скучаю! Как не хочу верить, что он хотел мне навредить, как я боюсь вновь увидеть этого странного зверя!
Катя…
Я так привыкла к этому зову, что уже его ждала. Даже сама не знала, как сильно я его ждала.
Прогулка пошла на пользу. Успокоила расшатанные нервы. И вернулась я домой уставшая и почти умиротворенная. Пу сиганула сразу на кухню, греться, Сашка вежливо попрощался и вышел, а я… я сняла куртку и сапоги в прихожей прошла в свой кабинет и в бессилье прислонилась к косяку. Ну и что дальше-то?
Солнечный свет окрасился красным, все вокруг погружалось в ту самую снежную тишину, и хотелось… общества хотелось. Смеха. И забытья.
Я решилась. Нашла в столе припрятанную бутылочку коньяка, коробку конфет и, выглянув в коридор, убедилась в отсутствии кого-то в поле зрения. Вновь балагурить с Маман не хотелось… в прошлый раз нам всем это слегка боком вышло. Еще одного влюбленного в кого-то вампира я бы не пережила. Хотя… может, именно этого мне сейчас и не хватает? Чтобы все забыть в чертовой матери?
Бочком, на цыпочках, я проскользнула в коридор, потом по лестнице… мимо пустого зала, в котором доносилось бормотание химичившей с чаем Пу, и вниз… к своей драгоценной русалке.
В гроте было тихо как-то… слишком тихо. Я осторожно пристроила бутылку на неровном полу, подошла к воде и позвала:
— Зеленая!
Ничего, все тихо. Стало обидно. До боли. Я тут забыться в хмельной угаре пришла, и что… не с кем!
Пить одной нельзя, это все знают! Еще и алкоголичкой мне стать не хватало, для полного счастья!
— Зеленая… не отзовешься, я к тебе до самой весны фиг приду.
Гладь слегка подернулась рябью, на поверхности показалась заспанная рожица. Зеленая зевнула, подплыла по мне, сразу же потянулась к коньяку и прошептала, едва слышно:
— Ну что ты кричишь? Поспать русалке не даешь…
Поспать? А это новость! Ранее Зеленая сонливостью не отличалась, как не придешь, все бодрячком. Я даже, грешным делом, подумала, что спать она и не умеет…
Мало ли? А может, таким, как она, и спать не надо?
— Что ты ночью делала-то, русалка?
О па! Я и не думала, что Зеленая так вспыхивать умеет, таким красивым изумрудным румянцем. А ей идет. Ей все идет, она у нас красавица. Видимо, ночка у нее выдалась веселая, не чета моей. Русалка наколдовала два бокальчика а-ля «сфинтер», отлила мне коньяка, себе, принюхалась в темной жидкости и протянула:
— Н-у-у-у-у-у-у-у… ночь… ночь была красивая…
— Холодная, — не удержалась я.
— А звезд сколько!
— Хвост не отморозила, звездная ты наша?
— Любовь греет…
Что любовь греет даже русалочью кровь, я не сомневалась. И больше язвить не смела, поязвишь тут, сразу хвостом получишь! Устроившись на краю бассейна, я слушала счастливое щебетание Зеленой, пила с ней коньяк, и слегка успокаивалась. Чужая радость оказалась заразительной. Искрометной. И оставляла какое-то странное томление в груди.
Я ведь тоже чувствовала что-то подобное. Но, увы, не с Анри.
— А ты? — спохватилась Зеленая, поймав мой взгляд в зеленоглазый плен.
— А что я?
Зеленая улыбнулась, недобро так улыбнулась, прислонилась к краю бассейна и мягко шлепнула по воде хвостом. От нетерпения, наверное. И я сразу же поняла, что сейчас язвить будут надо мной.
— Говорят, — протянула она, — из-за тебя на балу чуть вампиры не подрались…
Теперь вспыхивать пришлось мне. Ну было, чего уж там… самой вспоминать стыдно. А эта откуда знает? Уж я ей точно ничего не рассказывала!
— И что один тебя из ревности отметил, — продолжала Зеленая.
Пометил скорее. Как «мое». Вопрос зачем оставался открытым. Не буду я его и точка, откуда-то я это теперь ой как хорошо знала. Да и тогда. Потому и бесилась, сказать по правде. Анри слишком много себе вообразил, сам за то и поплатился. Или поплатится…
Анри… Надеюсь, инквизиция до тебя все же не доберется.
— А целуется он хорошо?
О да! Отлично целуется. Аж мурашки по коже и бабочки в животе. Куда уж лучше! Только вопрос — зачем?
— Кать, да чего ты молчишь-то? Рассказывай!
И я начала рассказывать. Как все было на самом деле. А Зеленая, сначала такая веселая, начала почему-то грустнеть. Коньяка становилось все меньше, как и радости в глазах подруги, рассказ близился к концу, я захмелела и тихо спросила…