Редко самовластие наказывало само себя так жестоко, как в лице Петра этим законом… Лишив верховную власть правомерной постановки и бросив на ветер свои учреждения, Петр этим законом погасил свою династию как учреждение: остались отдельные лица царской крови без определенного династического положения. Так престол был отдан на волю случая и стал игрушкой[30].
Но ведь, собственно, о том же говорит и Алексей, провидя "бабье царство" и династические распри.
Разумность идей наследника, даже в передаче темной Ефросиньи, выдает не только его природный ум, о котором говорят современники, и понимание реального положения, но в первую очередь указывает на круг государственного общения Алексея, круг, вовсе не ограниченный юношеской его "компанией", умным и дельным администратором и инженером Кикиным и генералом Долгоруким.
Что же это был за круг?
Люди, на которых царевич рассчитывал как на соратников после смерти отца, так и на сторонников в борьбе за власть при его жизни, выявились в ходе розыска — во второй, петербургский, пыточный период.
Наиболее влиятельные персоны, названные царевичем, оказываются в числе тех, с кем Кикин переписывался или готовился переписываться шифром. Это главнокомандующий русской армией фельдмаршал граф Борис Петрович Шереметев и сенатор князь Яков Федорович Долгорукий. Алексей рассказывает о своих отношениях с ними довольно беспорядочно, но целый ряд выразительных деталей дает возможность эти отношения реконструировать.
"Борис Петрович говорил мне, будучи в Польше, не помню в которое время, при людях немногих моих и своих, что напрасно-де ты малого не держишь такого, чтоб знался с теми, которые при дворе отцове; так бы-де ты все ведал", — показал царевич 14 мая, еще до пыток. При всей краткости это чрезвычайно насыщенное смыслом свидетельство обнаруживает наличие особо доверенных лиц с той и с другой стороны, при которых можно вести разговоры, равные государственной измене. Ведь фельдмаршал учит наследника искусству политической интриги, советуя ему учредить свою разведку при августейшем отце.
Князь Яков Долгорукий прославлен был прямотой и мужеством перед лицом царя. Царевич показал, что они с князем обсуждали "тягости народные" — тяжкое положение России. Князь сознавал, что его отношения с царевичем вызывают подозрения. "Когда при прощании в Сенате, — показал Алексей 16 мая, — ему, князю Якову, молвил на ухо: "Пожалуй, меня не оставь", он сказал, что "я всегда рад, только больше не говори: другие-де смотрят на нас". А преж того, когда я говаривал, чтоб когда к нему приехать в гости, и он говаривал: "Пожалуй, ко мне не езди; за мною смотрят другие, кто ко мне ездит"".
Князь Яков искренне любил царевича и был ему предан. Царевич Сибирский рассказывал, что посте побега Алексея "князь Яков Федорович Долгорукий так по нем плакал, что затрясся". И при этом он соблюдает сугубую осторожность в общении с полуопальным наследником. Долгорукий был человеком отнюдь не робким, и если он, один из самых видных и влиятельных вельмож, ведет себя таким образом, то это более чем что-либо свидетельствует об особости его отношений с Алексеем. Конспирация необходима там, где есть что конспирировать.
Однако близость Алексея и князя Якова Федоровича вызвана была не только и не просто личной симпатией старого сенатора к наследнику. Они сходились во взгляде на связь прошлого, настоящего и будущего России, то есть на необходимый характер реформ. В "Истории Российской" Татищева есть замечательная по выразительности сцена, где князь Яков Федорович, к неудовольствию Меншикова, объясняет царю неразрывность реформы и традиции, восхваляя внутреннюю политику царя Алексея Михайловича, ее основательность и справедливость, напоминает Петру, что истоки военной реформы тоже лежат во временах его отца, но при этом отдает должное внешнеполитическим успехам Петра. И происходит это в 1717 году, когда Алексей скрывался в Италии…
Программа Алексея — в ее истинном виде — была, скорее всего, разумным сочетанием уже достигнутых преобразований с сохранением полезной традиции, с учетом реальных возможностей и ориентацией на мирное развитие страны. И складывалась эта программа, судя по всему, под влиянием бесед с такими людьми, как князь Яков Федорович и — еще более — как князь Дмитрий Михайлович Голицын.
Голицыны занимали в планах и надеждах Алексея не меньшее место, чем Долгорукие. И князь Дмитрий Михайлович — в первую очередь.
После Кикина и князя Василия Долгорукого, которые играли в истории отречения и побега роли, так сказать, организационные, среди тех, кто влиял на царевича идеологически, князь Дмитрий Михайлович занимает в материалах розыска наиболее значительное место.