Откуда-то донесся крик юнги: «Провожающим и гостям - на берег, всем на берег!» Должно быть, мое лицо выдало мое беспокойство, потому что Арчи улыбнулся.
- Не торопитесь, - сказал он. - Они повторяют это объявление раз шесть, и никто не обращает на него ни малейшего внимания. А вот когда услышите гудок - это уже серьезно. Давайте встретимся на тротуаре, возле лестницы - на причале будет множество народу. И тот, кто придет первым, пусть поймает такси, на них сейчас будет большой спрос.
Но позднее - мы с Джоттой все бродили по лайнеру, и нам наконец даже немного наскучило это занятие - призывы к гостям и провожающим сойти на берег стали повторяться все чаще. Затем к ним прибавился перезвон колокольчика - юнги ходили по кораблю, громко звеня колокольчиками и выкрикивая, что корабль отправляется. Наконец, наводя всеобщую панику, прерывисто взревел чудовищный гудок, и этот звук на долю секунды вернул меня в зрительный зал на представление «Грейхаунда». У-у, у-у, у-у-у! - ревел гудок: прочь, прочь, не то окажетесь в море!
У одного из открытых в борту лайнера люков мы с Джоттой присоединились к толпе, которая двигалась к трапу. Крепко держась за руки, чтобы нечаянно не потерять друг друга, мы спустились по крутому трапу на надежный и прочный причал - назад, в реальный мир. Но мы не спешили выйти на улицу - так и стояли, не сводя глаз с исполинского корабля. У поручней вдоль борта толпились пассажиры, кричали что-то друзьям, а стюарды сновали в этой толпе, что-то раздавая. Оказалось - тонкие рулоны разноцветной бумаги, которую пассажиры принялись бросать на причал, сжимая в кулаке один конец рулона, и бумажные ленты летели вниз, к людям на причале, которые ловили другой конец. И внезапно между берегом и бортом «Мавритании» закачались сотни разноцветных бумажных лент; трапы опустили и быстро увезли прочь, черные дыры открытых люков захлопнулись, и длинные борта лайнера теперь казались сплошными. В кормовой части величественной «Мавритании» застучали, лениво заработали машины, трубы запыхтели и начали выпускать клубы черного дыма. Закричали чайки, взлетая и кружась над кораблем; вдоль борта возникла, расширяясь, серая полоска воды. И снова раздался низкий, исполинский рев пароходного гудка - «Мавритания» прощалась с нами. Гудок повторился - снова и снова.
«Мавритания» плавно заскользила мимо нас, задним ходом двигаясь на середину Гудзона, сотни бумажных лент натянулись, лопнули - плавание началось. Зачарованные, мы провожали «Мавританию» взглядом. Нос лайнера в своем обратном движении надвинулся на нас, проплыл мимо, а мы все стояли, не сводя глаз с ярко освещенных палуб, машущих пассажиров и... Арчи, Арчи, который стоял у поручней и смотрел на нас, вскинув руку в немного смущенном и, как мне кажется, виноватом прощальном жесте.
25
«Так я и упустил его, Рюб. А что же вы думали? Чего еще ожидали? Я бы мог справиться, должен был справиться... Но я ведь не суперсыщик. Я сделал все, что мог, - конечно, не самым лучшим образом, я знаю, знаю...»
Эти мысленные оправдания бессильно метались в моем мозгу, когда я стоял в своем номере на десятом этаже, глядя вниз на темноту Центрального парка. Смертельно уставший, я стягивал с себя пиджак и размышлял, какие чувства должен был бы вызывать у меня этот провал. Что ж, сказал я себе, как бы там ни убеждал меня Рюб, я сам ведь никогда не верил, что действительно сумею предотвратить гигантскую войну, которая охватит почти весь мир. И я не мог не согласиться с тем, что доктор Данцигер, скорее всего, абсолютно прав: никогда, никогда не изменяйте прошлое, потому что тогда вы непредсказуемо измените будущее.
На самом деле все, что я чувствовал, глядя из окна на асфальт, на трамвайные рельсы, блестевшие вдоль безжизненной Пятьдесят девятой улицы, было тупое оцепенение. Потом, как это иногда бывает, из ниоткуда вынырнула новая мысль и прочно засела в моем мозгу. И я резко развернулся, вышел из номера без пиджака и почти сбежал по лестнице. Быстрым шагом я пересек вестибюль, где ночной портье поднял глаза, услышав мое приближение. Газетный киоск был уже закрыт, но газеты остались - деньги за них нужно было бросать в пустую коробку из-под сигар, стоявшую на стойке. У портье оставалось еще два номера «Ивнинг мейл».
Вернувшись с газетой в номер, я развернул ее на кровати, перелистал страницы, нашел рекламу «Вэнамэйкера», которая вдруг так понадобилась Джотте, и сделал приблизительно то же, что и она, - аккуратно вырвал объявление, касавшееся женской обуви. Поглядел на него, затем перевернул квадратик газетной бумаги и прочел то, что было на другой стороне. И тогда я стремительно вышел в коридор и постучал в номер Джотты.
Она настороженно приоткрыла дверь, увидела меня, вновь прикрыла дверь, чтобы снять цепочку, затем впустила меня и, когда я вошел, молча посмотрела на меня, ожидая объяснений. Она уже сняла покрывало с кровати, но еще не откинула одеяла, и я присел на край постели, а ей жестом показал на кресло, стоявшее рядом. Однако Джотта предпочла сесть на кровать рядом со мной, чересчур близко, на мой взгляд, поэтому я откинулся назад и лег на бок, опершись на локоть. Джотта нынче ночью была настроена весело - она сделала то же самое, и так мы и лежали, лицом друг к другу - между нами было от силы три дюйма, и Джотта жмурила глаза, улыбаясь. Меня охватило возбуждение, чего, собственно, она и добивалась, и только ради того, чтобы сказать хоть что-то, я пробормотал:
- Джотта...
- Что?
- Так я вас называл. Мысленно. Джотта. Это из старой песенки. - И я начал негромко напевать бессмысленный припев, который некогда так очаровал пятилетнего мальчика: - «Джотта... джотта! Джотта, джотта, джинк-джинк-джинг!»
Она закивала, заулыбалась, и когда я продолжил: «Да, Джотта», она присоединилась ко мне, и мы хором запели: «Повсюду услышишь мотивчик один». Не в силах сдержать смеха при мысли о том, как выглядит это дурачество в два часа утра, мы дружно пропели: «Джотта! О, джотта! Джотта, джотта, джинк-джинк-джинг!» - дальше слов мы не знали. Все еще улыбаясь, я спросил:
- Откуда вы знаете эту песенку?
- Понятия не имею - знаю, и все. Это ведь старая песенка?
- Да. - Я медленно кивнул. - Песенка из двадцатых годов.
Я ждал ее реакции, ждал, что она смутится от того, что знает песню, которая еще не написана... но Джотта, похоже, не поняла, что произошло, и все так же лежала, выжидательно глядя на меня.
И потому я спросил:
- Ну как, купили себе туфли?
- Какие туфли?
Из кармана рубашки я извлек газетный квадратик, который собственноручно вырвал из «Ивнинг мэйл», и показал ей объявление, которое она точно так же вырвала из моей газеты - насчет женской обуви.
- Вот это вас интересовало, - сказал я и перевернул клочок газеты, показывая ей то, что было напечатано на другой стороне. - Или вот это? Этот текст вы хотели убрать из моей газеты, чтобы я, упаси Боже, не прочел его?
На другой стороне газетного клочка была колонка, озаглавленная: «Убытие». Ниже мелким шрифтом напечатано: «Отбывают сегодня ночью на «Мавритании» рейсом до Гавра и Саутхэмптона: полковник и миссис Уильям Т.Аллен, Кеннет Брейден и Сьюзен Фергюсон с дочерью, мистер и миссис Оливер Озибл, Маргерит Теодозия, Том Бьюкенен, Рут Бьюкенен, мисс Эдна Батлер, майор Арчибальд Батт, помощник президента...»
- Вы могли бы и не вырывать это из моей газеты, - сказал я. - Я бы все равно ничего не заметил.
Она пожала плечами.
- Я не хотела полагаться на случай.
Она не двигалась - так и лежала, подперев голову, и ждала, что еще я ей скажу.
- Вас послал доктор Данцигер, верно?
Она кивнула.
- Мы опасались, что вы можете узнать меня - я работала в Проекте в одно время с вами. Но доктору просто некого больше было послать. Между прочим, я вас помню!
- Ладно, ладно, я прошу прощения. У вас другая прическа или что-то в этом роде.
- Само собой, но все-таки!..
- Ну хорошо, мне очень, очень стыдно. Извините. Он послал вас сюда саботировать мою работу?
- Можно и так сказать. Саймон, доктор Данцигер знал, кто такой Z, с той минуты, когда вы впервые упомянули о нем! Помните, в телефонном разговоре, ночью?