Айвен кивнул, Налия покачала головой и снова принялась за шитье.
– Чудной, – проговорила. – Я бы не смогла так.
– А как иначе? Если я не выйду на межу, зло вырвется наружу. Ты ведь знаешь, что случится тогда?
– Знаю как в предании говорится: "И тогда люди оглохнут и ослепнут, забудут, кто есть друг, кто враг, кто чужак, а кто брат, и не будет между ними мира и согласия, только лишь кровь и тьма"... – Налия вздохнула. – А может, это сказки просто? Может... – она вновь подняла голову. – Скажи, а когда оно приходит к меже, ты его видишь?
– Вижу.
– А почему больше никто не видит?
– А кому увидеть, если рядом ночь и нет никого? – усмехнулся Айвен. – Да, говорят, не каждый его разглядеть может. Не знаю уж, почему. Но мать видела. Еще, помню, отворачивалась от окна, чтобы не смотреть... И ты, наверное, увидишь.
Вечер выдался хмурый, холодный. Ныло под ребрами, и зная, что это значит, Айвен привычно собирался. Вынул из сундука отцову меховую безрукавку, посох приготовил, наскоро съел хлебную краюху – на сытый желудок и стоять будет легче. Налия за сборами наблюдала немного испуганно.
– Что, пойдешь? – спросила шепотом.
– Пойду.
Жена стояла перед ним, растерянно теребя кончик косы. Страшно ей, наверное, остаться одной в чужом еще доме, да так близко от межи. Ей бы несколько дней пообвыкнуться... Но межа зовет, значит, придется идти сегодня. Айвен улыбнулся и, подступив к Налии, легонько коснулся ее волос.
– К утру я вернусь, а ты отдыхай... натрудилась за сегодня. Чужие здесь не ходят, но если боязно – запрись в избе и иди спать.
– А ты как же? Вдруг придешь, а я сплю, и заперто?
– Да я и на крыльце подожду, – Айвен глянул в окно, вздохнул: – Все, пора. До завтра.
Этим вечером, несмотря на холод и ветер, он впервые уходил к меже с легким сердцем, потому что дома его ждали.
Ночь прошла быстро. Спокойно. Айвен глядел в клубящееся черное марево и время от времени ловил себя на том, что улыбается. Мгла покачивалась у межи, замирая, протягивая щупальца, но как-то несмело, растерянно, и ушла задолго до рассвета. Страж смотрел ей вслед, пока та не растворилась в тени леса, а потом прикрыл глаза, вдохнул полной грудью: влажный воздух с запахом травы показался ему сладким.
Налия не стала запираться в избе. Айвен подошел к двери в родительскую комнату, чуть приоткрытой, и некоторое время стоял у порога, смотрел, как спит на неширокой лежанке его жена. Почти незнакомая и уже такая близкая. В предрассветном сумраке едва видно было лицо, но под одеялом обрисовывались плавные линии плеч, бедер, и выглядывал кончик ступни: пальчики в полутьме казались белыми, будто светились.
Подойти бы, прилечь рядом... Но нехорошо это будет, обещал ведь.
От усталости подгибались колени, Айвен устроился на лежанке и, бросив последний взгляд на дверь, закрыл глаза.
Во сне гремел ветвями ветер, налетал на черную громаду у межи, растрепывал, разносил лоскуты над лугом, над лесом... далеко-далеко! А потом грохотало в небе, и лилась вода, размывая тропы. Отец лежал на траве, глядя неподвижными глазами, сквозь дождь – в небо, и кровь под его головой смешивалась с грязью, уходила в землю...
Айвен открыл глаза.
Налия месила тесто – тихонечко, чтобы не разбудить. Но почувствовала взгляд, повернула голову:
– Доброго утра! – Вытерев руки о передник, налила в глиняную кружку горячий отвар из сушеных ягод, поставила ее на стол, ближе к Айвену, а сама вернулась к тесту. – Думала, ты дольше проспишь, так что пирогов придется подождать.
– Что за беда? Подожду. Не торопись.
Обняв теплую кружку пальцами, Айвен вновь наблюдал за женой, изредка прихлебывая узвар, который, казалось, согревал изнутри, возвращая силы. И думал, что теперь-то, с такой заботливой женой, с припасами да на сытной еде, поживет еще. Постоит еще на меже.
Налия поглядывала встревоженно. "Смущаю ее, наверное", – подумал Айвен и улыбнулся:
– Спасибо тебе.
– А? – встрепенулась та.
– Спасибо, говорю.