Кибо появился, хрипло кашляя, с пустыми руками. Он покачал головой и извинился.
— Все на празднике Мох Пуджья, а магазин закрыт. Но когда я сказал про доктора и леди, хозяин пригласил вас к себе в гости.
Сандра закрыла глаза. Единственное, чего ей хотелось, — съесть цыпленка, приготовленного Кибо, и свернуться калачиком в своем спальнике. И никого не видеть. Особенно Ричарда. Она была уверена, что он чувствовал то же самое.
Когда она уже открыла рот, чтобы отказаться, послышались шаги Мура.
— Праздник? — спросил он, переводя взгляд с Кибо на Сандру. — Я бы хотел посмотреть, что это такое. Обычно непальцы не приглашают чужих. Я польщен. А ты? — На лице Сандры он прочел лишь усталость и упрямую решительность.
— Я тоже польщена, но слишком утомлена.
И с тоской посмотрела на свою палатку.
— Не выдумывай. Для тебя это — обычный рабочий день. Именно ты и должна была бы настаивать на участии в местном празднике.
Мур старался не обращать внимания на судороги в ногах после долгого перехода, впрочем, как и на неровный характер Сандры.
— У тебя сейчас не десять человек, а только один… А у меня одна ты, — пробормотал он. Лучше пойти куда угодно, хоть в деревню, чем остаться наедине с ней, есть рис и не замечать этой напряженности.
— Прекрасно. Но должна тебя огорчить — ты уже пропустил День поклонения вороне, собаке и святой корове. И учти, здесь из трехсот шестидесяти пяти дней каждый третий — праздник.
— А что такое Мох Пуджья?
— День поклонения самому себе. Подходит?
— Кому — тебе или мне?
— Мне, конечно. Ты доктор — и так стараешься для других.
— А я как-то не замечал, чтобы ты поклонялась самой себе.
— Ну что ж. Я и не должна этого показывать. — Голос Сандры прозвучал резко.
Кибо зажег фонарь и снова закашлялся.
Ричард нахмурился и пообещал ему приготовить лекарственный сироп. Сандра вошла в свою палатку, куда Кибо уже отнес кастрюлю с горячей водой.
Сандра зажгла фонарь, сняла свитер, майку, брюки и прошла в угол. Нижнее белье вскоре полетело туда же, и она стояла нагая, вздрагивая всякий раз, когда мокрая губка прикасалась к телу.
На стенке палатки была видна ее тень: длинные ноги, плоский живот, маленькие холмики грудей, и сердце Ричарда бешено забилось.
Он попытался убедить себя, что это обычная реакция мужчины на обнаженную женщину. Но если Сандра — обычная женщина, то он не кто иной, как Эдмунд Хиллари, впервые штурмующий Эверест. Лучше бы пойти в свою палатку, тоже раздеться и помыться, но Мур стоял как приклеенный.
Движения Сандры были так грациозны, что он просто не мог отвести от нее глаз. Как бы ему хотелось откинуть полог палатки, взять губку и отбросить ее. Он бы сам намылил эти изящные плечи, потом чуть ниже, еще ниже…
Он собрался с силами и отправился к себе, когда Сандра уже вытиралась. Яростно надраивая кожу, Мур спрашивал себя, кого же он жаждет. Проводник — это кто? Немного гейша, немного суперженщина. Он же хотел только Сандру. А не слишком ли он замахивается, он что, не видит, как на ее лице ясно написано: не подходи!
Но когда они встретились перед тем, как идти в деревню, у нее было другое лицо. Может, это виноват обманчивый свет луны? Он не знал.
— Ты так здорово пахнешь, — сказала Сандра, втягивая воздух.
Он обнял ее.
— А ты похожа на богиню Лакшми, светящуюся в темноте.
Девушка засмеялась, и они, взявшись за руки, пошли за Кибо через поляну к лесу…
— Лакшми сама по себе не светится. Ее путь освещают огнями.
Мур крепко сжал ее руку и потер ладонь большим пальцем.
— Кибо освещает твой путь фонарем. Тебе мало?
— Для меня — вполне. Но не для Лакшми. Для нее убирают дома, украшают их гирляндами цветов, если хотят, чтобы предстоящий год был щедрым.
— Прекрасно. А ты чем одаришь меня, если я украшу цветами свою палатку? — спросил он, привлекая ее к себе.
Потом они молча шли по тропе, следуя за фонариком. Слышала ли она, что он сказал?
— Я не могу обещать тебе…
— А я и не прошу обещаний…
— О, Ричард. — Эта мольба вырвалась из глубины сердца.
— Забудь мои слова. Извини. Видимо, есть что-то, чего я не понимаю, чего не знаю о тебе.
— Да, — призналась Сандра, глядя на деревенские огни, показавшиеся сквозь деревья.
Кибо привел их в дом семьи Такури. Все его обитатели выстроились у дверей по возрасту — примерно от восьмидесяти лет до самых малышей.