С наступлением весны также нахлынули в школу и многочисленные кавалеры учениц. Больше всего мне запомнился визит юного иностранного музыканта Пьера Бернье, о котором нельзя умолчать; его невеста училась в третьем классе нашего пансиона. Это была высокая стройная тринадцатилетняя девушка с длинными вьющимися черными волосами и огромными черными глазами по имени Поля Кауфман, ее отцом был подпоручик лейб-гвардии Преображенского полка Кауфман, очень состоятельный и баловавший дочку нещадно. Прослышав о визите возлюбленного, Поля ходила по школе с гордым видом и часами щебетала со своими подругами, хвалясь им, что помолвка состоялась прямо на Рождество.
А случилось все так: как-то вечером мы все сидели в комнате отдыха, и каждая занималась, чем хотела. И тогда влетела в комнату растрепанная начальница с раскрасневшимися щеками, впервые я видела m-lle Дубровенко в таком виде. Все девочки бросились к ней, стали целовать руки, пытаться приласкаться — у нас считалось обязательным любить директрису, как родную мать, и при малейшем случае выказывать ей свою любовь и почтение.
— Ой, ну полно же вам, милые, я пришла к вам, mes filles*, чтобы сообщить грандиозную новость, — объявила торжественно Мария Алексеевна. — Ее Величество, наша августейшая императрица решила, что неплохо было бы вам предоставить развлечение и устроить небольшой концерт известнейшего молодого дарования Бернье. Вы, стало быть, уже наслышаны о нем со слов Полины Кауфман. По их приглашению, он прибудет скоро в институт, и мы должны хорошо его встретить!
— О, m-lle, какой восторг, — заахали сразу все девочки от мала до велика. — Как добро с со стороны императрицы, устроить такое празднество! Да будет Господь милостив к такому ангелу, к нашей прекрасной императрице! И, конечно же, к Полечке Кауфман, нашей душечке!
— Ах, девочки, я точно всем сердцем полюблю этого чудесного Бернье! Он, должно быть, такой талантливый! — мгновенно краснея, заявила красивая Катенька Листьева, которая тоже играла со мной в оркестре на арфе и прекрасно пела.
— Не решила ли ты, Катюша, петь для самого Бернье на концерте по его приезду? — засмеялись ее подруги.
— А почему бы и нет? — сразу поставила руки в боки красавица, мгновенно становясь серьезной. — Мне и не стыдно! Есть чем похвастать перед заморским талантом, мы ведь ничем не хуже! С таким-то учителем, как господин Романов!
Все согласно закивали, не осмеливаясь спорить. Тем более, когда речь заходила о Романове — его побаивались даже за его спиной.
— Он действительно недурно играет, — лениво подала голос Разумовская, свешиваясь с дивана. — Мне доводилось как-то оказаться с отцом на концерте этого юного дарования. Ах, как он прекрасен, — вздохнула мовешка и закатила глаза. — И к тому же чертовски богат. Но кому же не знать это так хорошо, как нашей прекрасной Полечке Кауфман, — со скрытой злостью добавила она.
— Ну что вы, девочки, такая ерунда, — сразу запела юная красавица. — Мы всего лишь недавно знакомы, но, надо признать, Пьер такой галантный, такой душка! — она захихикала, шепчась о чем-то со своими подругами.
Многие, желающие узнать подробности ее романа со знаменитым музыкантом, обступили ее. Другие девочки вздыхали и провожали ее завистливыми взглядами. Особенно негодовала Аня, которая, правда, не показывала этого при всех, а берегла свой гнев на те моменты, когда мы оставались одни.
— Куда этой Кауфман еще и Бернье? У нее и так все в жизни более чем хорошо! Не жизнь, а хлеб с вареньем! — кипела Разумовская, сидя в закутке в прачечной, которая стала служить нам местом для откровений с недавних пор. — А у кого-то она один сплошной сухарь! Когда же и в моей жизни будет хоть проблеск счастья? — вдруг вырвалось у нее со всхлипом. Не зная, что на это ответить, я начала было гладить подругу по волосам, но она отстранилась и, подняв на меня злые мокрые глаза, прошипела:
— Грустишь, что тебе к родственничкам ехать? А у меня папаша жениться надумал, да не просто на ком-то, а на графине Швецовой, окрутила-таки, старая калоша, теперь хоть домой не возвращайся.
При упоминании о графине Швецовой, я вздрогнула — эта крайне неприятная дама была близкой подругой графини Беловой. Худая как жердь, невежественная, с выцветшими голубыми глазами, она меня просто на дух не переносила. К тому же она обладала крайней убедительностью, и стоило мне хоть разок не так на нее посмотреть, как можно было быть уверенной, что в следующее мгновение в уши моих тетушки с дядюшкой вольется куча слов, порочащих меня. Меня захлестнула волна жалости к подруге.