— Нет уж, mademoiselle, никуда Вы отсюда не денетесь. Будете отбывать свое наказание, как Вам и положено. А если продолжите дергаться, то нам придется Вас привязать.
От ее слов я сразу присмирела:
— Нет, не надо меня привязывать, я буду смирной девочкой, — я потупила глаза.
— Вот и славно, mademoiselle.
Служанка начала читать мне лекцию о моем неправильном поведении, а Жаклин согласно кивала головой на каждое ее слово. Я вглядывалась в их столь мне ненавистные черты и думала, чем же я могла это заслужить. Почему все всегда отворачиваются от меня? Я всегда пыталась угодить тетушке с дядюшкой, но каждый раз это оборачивалось против меня. Они в упор не замечали выходок Милы, того, как она отрезает головы дорогим английским куклам, или же бьет дочь поварихи. И то, что она ни за что разбила мне лоб тоже ускользнуло от их внимания. А мой же маленький бунт, который я устроила сегодня из протеста такому жестокому отношению, имел такие ужасные последствия. Я снова одна.
Наконец, служанка и Жаклин выдохлись и оставили меня в одиночестве. Услышав щелчок замка и убедившись, что они ушли, я откинулась на бархатное зеленое покрывало, повернувшись на бок, свернулась калачиком и тихо заплакала. Мне было все равно, что из раны на голове течет кровь, пачкая покрывало. Хуже мне уже не будет. Сердце у меня разрывалось от горя и обиды, а будущее представлялось непроглядным мраком.
За окном начинало темнеть, а в комнате горела лишь единственная свеча, оставленная на камине. К тому же было ужасно холодно, и мне пришлось залезть под одеяло, потому что топили здесь редко, лишь тогда, когда организовывали балы, и гости оставались на ночь. В этой комнате вообще редко бывали посетители — только раз в неделю ленивая служанка заходила смахнуть пыль с поверхности мебели из черного дерева.
Раньше, как я слышала, это комната принадлежала дедушке Игнатию — моему близкому родственнику. Однако, в живых я его не застала. Конечно, тетя с дядей никогда о нем не говорили, но я слышала от других, что он был гениальным мастером музыкальных инструментов, которые, к сожалению, не все дошли до нас. К слову, в наследство от моих родителей мне перешел кожаный футляр со скрипкой, который тоже был сделан руками моего предка. Даже гадкая Мила не рисковала прикоснуться к моему инструменту, зная, что за него я любому порву глотку. Когда у меня выдавалась минутка, я проводила время в обнимку со скрипкой, перебирая ее тонкие струны. Я даже пыталась научиться извлекать из нее какие-то звуки, но у меня плохо выходило. Зато это успокаивало меня, когда я представляла, что к этим струнам когда-то могла прикасаться моя мама или мой папа. Мне ужасно не хватало родителей, и я мечтала, чтобы у меня были хоть такие, как тетя Евдокия и дядя Георгий, чтобы хоть кому-то на этом свете я была нужна.
Дедушкина спальня почему-то всегда казалась мне мрачной. То ли из-за того, что тяжелые темно-зеленые занавеси не пропускали свет, то ли из-за того, что серебристые узоры на стенах казались мне чем-то, способным призвать дьявола. Она считалась гостевой, но в ней уже много лет никто не останавливался, гости Беловых останавливались в более новых апартаментах левого крыла поместья. Стоящие в углу старинные напольные резные часы из черного дерева глухо пробили пять часов, по углам начали собираться тени, делая комнату еще более мрачной. В сгущающихся сумерках знакомые предметы начали приобретать зловещие очертания, и я, от природы наделенная иногда даже слишком живым воображением, немедленно вообразила, что это неведомые миру чудовища из старинных сказок, которые я часто читала, тянут ко мне свои лапы. Укутавшись в одеяло и покрывало до носа, я отползла в дальний угол кровати и стала, дрожа от ужаса, смотреть в темноту, всем сердцем надеясь, что сейчас откроется дверь, и кто угодно, я была согласна даже на противную служанку, запершую меня здесь, скажет, что мне позволено выходить, но минуты шли, а за мной никто не являлся. Вскоре комната погрузилась в непроглядный мрак, и на стоящем в углу подсвечнике с коваными черными ангелочками внезапно сами по себе зажглись три витые стеариновые свечи, озарив комнату потусторонним сине-белым светом, и откуда-то потянуло могильным холодом. Руки и ноги у меня покрылись липким холодным потом, и я уставилась на пляшущее пламя, будто загипнотизированная, чувствуя, что сердце готово вот-вот выпрыгнуть из груди. Но, как оказалось это было только начало череды странных и пугающих вещей, творящихся в этой комнате. Крышка, стоявшей на покрытом иссиня-черным шелком низком столике музыкальной шкатулки из красного дерева, внезапно распахнулась, явив моему взору фигурку балерины, очень искусно выточенную из слоновой кости и одетую в пачку из вишневого атласа, которая тут же начала кружиться под мрачную органную музыку, извергаемую шкатулкой.