— А меня туда могут взять? Мне все твердят, что у меня в голове пустота и я ни на что не способна, — я потупила глаза, сдерживая набежавшие слезы.
— Конечно могут, более того, должны, и если любой директор узнает, что ты, дожив почти до девяти лет, не определена еще в седьмой класс, он очень рассердится, — сказал он, ободряюще погладив меня по голове. — Не плачь, я сейчас же переговорю с твоими родственниками по этому поводу. У меня есть один хороший знакомый директор Евгений Романович Исаков, заправляющий прекрасным Елисаветинским институтом для девочек в Москве!
Он покинул детскую комнату, оставив меня наедине со своими мечтами о школе, занятиях и возможных друзьях. В таких приятных мыслях я уснула, и проспала до ужина, когда ко мне в комнату явилась тетя Евдокий. Ее пухлое одутловатое лицо сейчас светилось подлинной радостью, на которую эта женщина только была способна.
— Елизавета, после совета высокоуважаемого доктора Януша, мы с дядюшкой Георгием решили, что пора тебе становиться самостоятельной. Наши с дядей доброта и возможности не вечны, и тебе нужно будет научиться зарабатывать на хлеб своим потом и кровью. К сожалению, природа не одарила тебя Милениной красотой, — я насмешливо фыркнула, услышав это, но тетя этого будто не заметила, и продолжила самозабвенно болтать: — так что, о том, чтобы удачно выйти замуж тут даже нет и речи. Но у твоего доброго и великодушного дядюшки есть старый знакомый, что покровительствует одному из женских институтов в области! Мы уже пригласили его заехать на днях, и он наверняка определит тебя в замечательное учебное заведение. Тем более так как ты круглая сирота, твое обучение будет проходить за казенный счет.
Если сначала я была удивлена такому рвению графини Беловой отправить меня на учебу в институт, но после ее последней фразы все встало на свои места. Но я была совершенно не в обиде на нее, радуясь, что совсем скоро я покину этот неприветливый дом насовсем.
— Кстати, я прикажу переселить тебя в отдельную комнату, чтобы ты не заражала мою доченьку своими ужасными болезнями, а то она у меня такая хрупкая, так легко подхватывает всякую заразу, — на этой волне тетя меня оставила, и, к счастью, потому что мне было очень тяжело сдерживать рвущийся наружу смех, о "хрупком" здоровье кузины, которая на самом деле никогда в своей жизни не болела ничем серьезнее несварения желудка.
Остаток дней пролетел в ожидании того самого мецената, который должен был определить меня в школу, и о котором говорила тетя Евдокия. Все эти дни меня никто не задирал, Милена, кажется, за время моей болезни потеряла ко мне всякий интерес, что не могло меня не радовать. Я проводила эти дни за чтением, стараясь набраться побольше знаний перед своим отъездом, чтобы не упасть в грязь лицом перед сверстницами.
И вот настал день Х, когда на порог поместья графа Белова вступил тот самый важный человек, чьего прихода я так долго ждала. По правде говоря, господин Пожарский совершенно не оправдал моих ожиданий. Этот был длинный и худой как жердь мужчина средних лет с посеревшим высохшим лицом. Мне казалось, что кожа его настолько обтянула череп, что придавала ему сходство с Кощеем Бессмертным. Так я впоследствии и стала называть этого человека, знакомство с которым оказалось не самым приятным событием в моей жизни.
В тот день дядя Георгий вызвал меня в гостиную. Предварительно нянюшка привела меня в порядок, заставив тщательно вымыть лицо и руки, надеть чистое парадное платье. Непослушные волосы она заплела мне в две косы, стараясь придать более серьезный и прилежный вид. И вот, я стояла на шикарном персидском ковре в большой комнате, и господин Пожарский внимательно меня изучал.
— Ну-с, мелковата, конечно, худовата и серовата, — заключил он, отводя от меня свой тяжелый взгляд. — Но в институте из нее смогут сделать человека.
— То есть она принята? — с надеждой спросил дядя Георгий, который до этого обеспокоенно качался в кресле-качалке и курил трубку с терпко пахнущим табаком.
— Однозначно-с, дорогой Георгий, — одобрительно кивнул Пожарский. — Я сегодня же отправлю телеграмму госпоже Марии Алексеевне Дубровенко, директрисе замечательного института ордена святой Екатерины, и она выделит девочке место.
Тут в разговор включилась тетя Евдокия, до этого беспечно жующая кусок пирога со сливочным кремом:
— Только учтите, Константин Павлович, — зашептала она, обращаясь к меценату, — у девчонки просто отвратительный характер! Ее нужно держать в ежовых рукавицах, чтобы она не расслаблялась.