Няня покачала головой, но никаких упреков не высказала. Это нисколько не удивило меня, ведь через какую-то четверть часа, я больше не буду ее подопечной. Француженка помогла мне надеть старую Миленину шубу, которую мне великодушно выделили благодетели перед отъездом, наказав помнить о своей доброте. Шуба была мне велика в ширину, в нее можно было бы укутать три меня, но при этом по длине едва доходила до колен, в некоторых местах она была проедена молью, как и шапка, но она, во всяком случае, была теплее, чем мой обычный тулуп и простой шерстяной платок. Во дворе меня уже ждала кибитка, на козлах которой сидел незнакомый мне извозчик с рыжей бородой.
— Это что, Вы, госпожа, такую кроху отправляете одну, без сопровождения, да еще и в такую погоду? — нахмурился он. — Дорога-то до института длинная и холодная, застудится девочка да захворает.
— Не Вашего ума дело это, monsieur, — отрезала француженка. — Так приказали господа Беловы, а Вы, пожалуйста, глаз да глаз за ней следите, чтобы она целехонькая доехала.
– Будет сделано, – ухмыльнулся возница, подкручивая ус.
– А Вы, барышня, будьте осторожнее, – обратилась ко мне няня. — Не ввязывайтесь в неприятности и растите хорошей послушной девочкой, и тогда Вам воздастся все на том свете. И еще, это Вам, чтобы не мерзли в дороге, - она накинула на мои плечи пушистую шаль, которую мне раньше доводилось видеть на ней. Она пахла нянюшкиными духами и домом, ставшим столь мне ненавистным за последние годы, но все-таки родным и знакомым.
Я порывисто обняла старую нянечку:
— Спасибо Вам за все, madame Jaqueline.
Мне на мгновение показалось, что она подавила всхлип и быстро провела рукой по лицу.
— Ну, все, пора ехать, — окликнул меня кучер.
Я выпустила мадам Жаклин из своих объятий, и она помогла мне залезть в телегу. Я помахала ей рукой на прощание, и извозчик тронулся. Мне оставалось только наблюдать, как поместье графов Беловых отдаляется, вскоре превратившись в совсем крошечную черную точку, а затем отдалился и весь наш уезд.
Дорога была длинной, в телеге стоял ужасный холод, и время от времени ее колеса увязали в непроходимых сугробах, которые намела ночная метель. Обычно, в такую погоду возницы уже использовали сани. Мои руки и ноги ужасно замерзли, и чтобы хоть как-то согреться, я начала ходить по повозке, но на одном из ухабов ее тряхнуло, и я упала, пребольно ударившись локтем, отчего остаток дороги провела сидя на месте. К тому же я была ужасно голодна, и, хотя нянюшка и заботливо завернула мне с собой пару сваренных всмятку яиц и ломоть хлеба, к вечеру меня уже вновь терзал звериный голод.
Мы приехали в школу, когда уже начало смеркаться. Женский институт представлял собой большое вытянутое здание из красного кирпича, окна его были выкрашены в веселый голубой цвет, а остроконечная крыша и козырьки были припорошены свежим снегом. Над входом витыми буквами было выведено на латыни «Sua cueque fortuna in manu est», а ниже значился перевод на русский: «У каждого в руках его судьба». Эта надпись прибавила мне уверенности в себе прежде, чем я ступила на порог института. На высоком крыльце меня уже дожидался господин Пожарский, который должен был представить меня уважаемой директрисе этого заведения. Когда извозчик помог мне вытащить мои немногочисленные пожитки и попрощался, меценат вцепился в мое плечо своей когтистой рукой, очень напоминавшей орлиную лапу, и повел меня в здание.
Обстановка внутри института была довольно простая, но чистая. Меня вели через длинный узкий коридор, украшенный картинами и цветами в массивных черных горшках. Мы остановились около обычной двери без всяческих изысков в самом конце коридора, и Пожарский уверенно постучал, после чего открыл дверь.
В кабинете, куда он меня пропустил первой, сидела красивая женщина средних лет. У нее была горделивая осанка и прямой греческий нос. У нее были такие же огненно-рыжие волосы, и почему-то копна ее непослушных взбитых кудрей мне показалась похожей на зачарованных змей. Я сразу прониклась симпатией к директрисе, которая сейчас внимательно вглядывалась в мое лицо и изучала меня.
— Так значит это ты — Елизавета Орлова?
— Да, госпожа, — я скромно опустила голову, как того требовало поведение прилежной девочки моего возраста.
— Скажи, Лиза, ты уже обучалась грамоте?
— Да, госпожа, я умею немного писать и читать, и говорить по-французски. C’est la gouvernante française qui m’a appris*.
— Très bien**, милая, тогда тебе будет менее сложно на занятиях с Monsieur Lavoie, — ответила мне Мария Алексеевна.