Все силы души и вся страстность (если у Ивана она вообще была) расходовались на властолюбие и собирательство земель. В остальном это, по-видимому, был человек, эмоциям не подверженный. Нет никаких упоминаний о фаворитках или каких-то личных пристрастиях монарха; вспышки гнева у него были редки, и их последствия, как мы видели в истории с наследованием, впоследствии исправлялись.
По природе Иван Васильевич не был человеком жестоким. Точнее сказать, он и в жестокости бывал прагматичен: когда нужно для дела – сурово карал, когда требовалось быть милостивым – миловал. Впрочем, в этом отношении он менялся с годами. В молодом и среднем возрасте Иван, пожалуй, был скорее милосерден – такое впечатление складывается из чтения летописей.
Когда в 1467 году внезапно скончалась великая княгиня Мария Борисовна, ее тело страшно распухло, так что возникло подозрение, не злыми ли чарами ее погубили. Дознание установило, что некая Наталья, жена придворного Алексея Полуехтова, якобы посылала пояс государевой супруги к ворожее. Обвинение было ужасное, а Иван Васильевич, будучи человеком своего времени, в колдовство верил и очень его боялся. Он страшно разгневался – и что же? Несколько лет потом не велел обоим Полуехтовым являться пред государевы очи. И всё.
В 1484 году в Москву пришел донос, что в вечно неспокойном Новгороде составился заговор – именитые люди вступили в тайную переписку с польским королем Казимиром IV. Арестовали тридцать человек, которые под пытками дали показания. Однако уже на эшафоте все они стали просить друг у друга прощения за оговор. И государь отменил казнь.
Однажды государеву брату Андрею Большому, находившемуся в весьма натянутых отношениях с Иваном, шепнули, что есть приказ о его аресте. Перепуганный князь сначала хотел бежать, но потом решил идти к брату и просить пощады. Выяснилось, что Иван Васильевич ничего подобного не приказывал. Нарядили следствие – откуда пошел слух, и вышли на какого-то Мунта Татищева, сына боярского. Тот не отпирался, но говорил, что сказал это, желая пошутить, в частном разговоре, а в дальнейшем распространении сплетни не виноват. За столь опасную шутку, чуть было не приведшую к династическому кризису, Татищева приговорили к отрезанию языка. Однако митрополит стал просить государя пожалеть дурака – и ничего, не отрезали.
Но к старости нрав Ивана III стал делаться круче. Тому способствовало и постоянное желание возвысить звание великого государя, и привычка к бесконтрольной власти, и невероятный рост могущества державы. Впрочем, с возрастом характер портится не только у абсолютных монархов.
Кажется, на стареющего Ивана очень сильно подействовало коварство жены, затеявшей заговор в интересах своего сына. После событий 1497–1498 годов великий князь стал невоздержан в питии. Герберштейн пишет: «За обедом он обычно пил так много, что засыпал. Все приглашенные сидели тогда в безмолвии, сильно напуганные».
В историю под прозвищем «Грозный» вошел Иван IV, которого, однако, при жизни так никто не именовал – эпитет пристал к Ивану Васильевичу-младшему посмертно. А вот Ивана III нарекли Грозным еще современники, ибо в последнюю пору правления он сделался скор на расправу и безжалостен. Тот же Герберштейн рассказывает, что женщины чуть не падали в обморок от государева взгляда; придворные трепетали перед ним.
И неудивительно.
Казни и пытки на Руси стали обычным явлением. Никто, даже представители высшей аристократии, не могли чувствовать себя защищенными от Иванова гнева, если уж князь Ряполовский, давний соратник государя и природный Рюрикович, лишился головы (всего лишь, как я уже писал, за «высокоумничанье»). А несколькими годами ранее другого князя, Ивана Лукомского, заподозренного в умысле на жизнь монарха, предали изуверской казни – сожгли в клетке на льду Москвы-реки вместе с соучастником, польским агентом.
В пожилые годы Иван Васильевич почему-то выказывал особую жестокость по отношению к врачам – возможно, помнил, как они угробили его родителя: лечили от сухотки (болезненной худобы, которая могла быть вызвана чем угодно) при помощи прижиганий трутом и спровоцировали гангрену.