Сменовеховцы сделали принципиальный вывод: «Положение о том, что Россия без кредитов со стороны иностранных держав не в состоянии будет достичь сколько-нибудь серьезных результатов в деле экономического возрождения – стоит вне споров»[198]. Самым приемлемым из всех видов кредита сменовеховцы считали денежный долгосрочный заем, так как предоставление других форм кредита (натурального или промышленным капиталом) означало бы зависимость от кредиторов[199]. Однако, с точки зрения сменовеховцев, был бы неприемлемым открытый доступ в страну иностранного капитала, который, «придя в Россию и укрепившись там, постарается забронировать себя от неудобного ему контроля со стороны государства»[200]. Эти суждения опровергают надуманные рассуждения некоторых большевистских деятелей и их последователей в общественно-политической литературе, утверждавших, что для сменовеховцев были характерны планы «передачи России мировому капиталу»[201].
Для сменовеховцев была, наоборот, характерна забота о создании условий, благоприятствующих получению страной иностранных займов. Для этого внешняя политика большевиков должна быть направлена «на достижение реальной экономической связи с западными державами»[202]. Налаживание взаимовыгодных торговых отношений с другими странами позволило бы России сберечь оставшийся золотой фонд, который расходовался бы большевиками «на приобретение предметов первой необходимости»[203]. Вместо золота Россия смогла бы расплачиваться другими товарами, прежде всего продуктами сельского хозяйства. Один из представителей сменовеховского течения писал: «Когда стабилизация внутренних социальных отношений на основе твердой законности, предоставляющей необходимый минимум хозяйственных гарантий, осуществится, русское сельское хозяйство сможет осуществить накопление. С ним начнется экономическое взаимодействие с индустриальными странами Европы»[204]. Россия должна выходить на мировой рынок страной сельского хозяйства, так как «максимальный интерес индустриальная Европа питает к восстановлению экспорта русских сельхозпродуктов»[205]. Если России удастся насытить Европу более дешевой продукцией сельского хозяйства по сравнению с американской и австралийской, то «экспорт европейского капитала в форме продуктов тяжелой индустрии и металлообрабатывающей промышленности не заставит себя ждать. В этом виде он имеет готового потребителя в русском транспорте и металлургической промышленности, которые будут обслуживать восстанавливающееся сельское хозяйство и добывающую промышленность»[206].
Вместе с тем, по мнению сменовеховцев, нормальное развитие внешнеэкономических связей невозможно без «немедленного общего умиротворения вдоль всех русских границ»[207]. Россию нужно «превратить в такой международный фактор, который силой своего влияния устранил бы раз и навсегда возможность враждебных международных коалиций»[208]. Этому могла бы способствовать политика сближения США и России, так как «Вашингтон и Москва вместе – это мир всего мира, прогресс и свобода»[209]. Сменовеховцы также считали, что «Россия должна призвать всю помощь, которую ей может дать энергия и знания германцев… русскому народу нужна дружба и Франции, и Англии, и всего мира»[210]. Большое значение они придавали налаживанию торговых отношений с этими и другими странами. Так, например, сменовеховец С. Андрианов замечал, что Германия, лишенная после войны основных рудных районов, вынуждена ввозить дорогое сырье из Скандинавии и Испании, а высокие ввозные пошлины европейских стран закрыли дорогу на их рынок дешевым немецким товарам. Исходя из этого, им делался вывод о том, что «для промышленной Германии сейчас становится вопросом жизни и смерти связаться как можно скорее и теснее с русским сырьем и с русским потребительским рынком»[211].
Желательным сменовеховцы считали и восстановление нормальных экономических отношений со странами, до революции входившими в состав Российской империи. «Я вполне понимаю эстонцев, – писал в 1921 г. в журнале «Смена вех» С. Стелецкий, – латышей и литовцев, – воспользовавшихся подходящим случаем, чтобы устроиться так, как им нравится. До отделения и Эстония, и Латвия, и Литва жили одной с Россией жизнью. Их связывала общность экономических интересов: поскольку Россия нуждалась в эстонских и латышских портах и в литовских железных дорогах для прямой связи с Западом, постольку же Эстония, Латвия и Литва не могли обходиться без России, как поставщицы почти всей совокупности предметов местного потребления и выгодной покупательницы тех немногочисленных предметов, которые ими производились. Теперь все это, что связано с русским именем, предается безоговорочному остракизму. Как Рига, так и Ревель тянутся к Западу и ищут заморских друзей и союзников, находя, впрочем, только покровителей и опекунов»[212]. Такое положение противоестественно, и в качестве подтверждения сменовеховец приводит высказывание одного из эстонских государственных деятелей того времени, не указывая конкретно его фамилию: «Отделившись от России, с которой у нас было так много общего, мы встретились с множеством затруднений. Это привело очень скоро к тому, что, сохраняя внешне самостоятельность, мы фактически очутились в сфере влияния иностранцев. Наши природные богатства немногочисленны и имеют сильнейших конкурентов за границей. Наша промышленность никакой реальной силы не представляет. Наша торговля в застое. Мы приобрели политическую физиономию, оставаясь чрезвычайно слабыми экономически. Что же остается? Россия. Сближение необходимо»[213]. Примечательно, что аналогичную точку зрения со своей стороны высказал и С. Андрианов, который подчеркивал, что экономика прибалтийских государств «находится в полной зависимости от России. Только русским транзитом живут их порты и торговля, только на русском сбыте может возрождаться их промышленность, всегда рассчитывавшая свой размах на имперский рынок, а не на крохотный местный»[214].