ПОСЛАННИК
(Повесть)
Окно его комнаты было увито диким виноградом, поэтому свет в полном своем объеме в квартиру не попадал. Людмила Васильевна, Колина мать, однажды весной разбила у подъезда их дома цветочную клумбу. Дворовая ребятня, вооружившись детскими лейками и лопатками, с удовольствием ей помогала, но их матери, скучающие по вечерам на скамейке, отнеслись к этой новой затее Людмилы Васильевны с неудовольствием. Казалось бы, что тут такого: ведь для детей этот труд в радость, не просто возня в песочнице... Но Коля чувствовал: когда его мать, сопровождаемая детворой, поливает цветы или идет к куче гравия, завезенного рабочими для каких-то строительных целей да так и оставленного на произвол судьбы, вокруг скамейки с сидящими женщинами клубами закручивается какая-то странная недоброжелательность. А ведь в результате усилий матери их двор преобразился: уже раскрылись настурции, ноготки, принялась тыква, белые звезды табака благоухают так, что их аромат достигает квартир. Мать пробовала сагитировать женщин на то, чтобы весь двор таким образом украсить цветами, детскую площадку окружить кустами калины, но ее благие намерения разбились о непонимание скамейки. «Тебе нечего делать, так давай, давай, трудись», — улыбаясь, отвечала за всех Проклова из второго подъезда, работающая кассиршей в универмаге и пользовавшаяся во дворе среди женщин неограниченным авторитетом. «А вам есть что?» — спрашивала Людмила Васильевна. «Есть, есть, — снисходительно смотрели на нее снизу вверх, — мы лучше книжку почитаем». — «Так в книжке как раз и написано, что мы должны повсюду насаждать деревья, цветы, бабочек, чтобы каждый шаг человеческий сопровождала красота, а не скука, и природа улыбалась бы нам». — «Нам дома улыбается большая стирка, — возражали ей, глядя в другую сторону, в сторону овощного ларька, у которого разгружалась машина с капустой. — Дома ждет немытая посуда, недовязанная шапка, слишком много всего, чтоб еще работать и на улице». — «Улица тоже наш дом», — не сдавалась Людмила Васильевна. «Так и вся земля, если на то пошло, наш дом, как поется в песне. Пусть трудится тот, у кого есть на это силы». «Вова, смотри не запачкайся! — громким голосом выговаривала Проклова ребенку. — Надоело каждый день за тобой отстирывать!» Людмила Васильевна круто разворачивалась и уходила полоть свою грядку; женщины с недоверчивой улыбкой смотрели ей вслед.
Коля думал: мать к ним просто подхода не имеет. Присела бы на скамейку, посудачила о том о сем, глядишь — и женщины стройными рядами пошли бы за ней с граблями и лопатами. На субботниках-то вон как работают! Будь жив отец, он бы их мигом согнал с насеста. Отец так азартно будоражил и тащил всех за собой, что ему трудно было в чем-либо отказать. «Ты не столько живешь, сколько всю жизнь что-то отстаиваешь и за что-то борешься, а с людьми так нельзя: каждый человек — запертый дом, его нельзя все время брать приступом, надо уметь и ключи подбирать», — говорил он ей. Колин отец был строителем, бригадиром, он-то умел ладить с людьми, иначе «черта с два они мне сложат стену». «Не только бульдозером можно гору свернуть, но и умным словом», — поучал отец.
Дикий виноград, высаженный у самой клумбы, вгрызся в почву и помчался наверх, цепляясь за малейшие выступы. Кухонное окно и лоджия большой комнаты, где жил Коля, через несколько лет заросли, как средневековый замок; на втором этаже дружная семья Ивановых умерила его прыть, сразившись с растением при помощи ножниц, но виноград и в ус не дул — на этом пространстве он несколько сократился, пошел по бокам, а уж выше эстафету принял отставной полковник Таборлев, который, правда, попытался было пресечь вертикальное течение винограда ради экономии электричества, но Коля сумел его уговорить. Раз в месяц Коля заводил замечательные старинные часы Таборлева, вещь деликатную, с музыкой, пережившую многих хозяев. Часы были в виде летучей мыши, меж перепончатых крыл которой помещался циферблат. Коля оказался единственным мастером, поддерживающим жизнь в утробе старой летучей мыши. Таборлев говорил: «Помру — возьмешь их себе, Николай. Все слышали? — грозно обращался он к двум своим котам. — Помру — Николай возьмет себе часы. Да и котовских тоже прихвати, они у меня звери нежные, без присмотра подохнут». Коля обещал. Таборлев, однако, был еще полон жизни, каждую неделю исправно навещал местные власти, выговаривая им за всякую ерунду — например, за то, что на деревьях вокруг дома по утрам немилосердно орут галки, или за весы в продовольственном магазине с шаловливой стрелкой, которая всячески уклоняется от действительного положения дел на своих чашах. На Таборлеве течение винограда оканчивалось, дальше была крыша, заросшая антеннами, синий воздух, облака, небо, где не за что было уцепиться.