Только один человек отозвался тогда на его голос, встал вместе с ним — Лана. Коля не помнил ее рядом со своим отцом, а она, оказывается, была. Он вообще не помнил ее и не замечал прежде, когда по воскресеньям они семьями выезжали на острова сначала вверх по Волге, потом по Усе на моторных лодках. Когда-то давно Колин отец учил ее плавать. Однажды — она уже тогда хорошо держалась на воде — Лана отплыла от берега, как вдруг увидела, что на нее плывет змея. Такого страха она еще не испытывала. Отец мастерил костерик на берегу в окружении остальной малышни. Услышав ее крик, он, как был, в одежде прыгнул в воду и поплыл навстречу змее. Это оказался довольно большой уж, отец вытащил его из воды и отнес подальше в лес. Весь день потом он утешал Лану, носил ее на плечах, собирал с ребятами чернику. Лана все это запомнила. Она помнила, как все вместе ловили с лодки рыбу, как варили уху, — он, оказывается, называл ее тогда маленькой хозяйкой. Она рассказывала, какие у них были разговоры, как вечером, засыпая, она слышала его голос за стенкой палатки, и ей было спокойно. Как утром он вытаскивал их с подружками из палатки в спальных мешках и вытряхивал из мешков — проснитесь, лежебоки! Она помнила то, что не помнил Коля. Лана ходила с ним на кладбище. Она первая догадалась взять его за руку и привести на тот крутой берег Усы, где отца сфотографировали стоящим у этой несуразной сосны. Он выносил свое горе вместе с нею. Но как об этом расскажешь? Там, где взрослые ничем не могли помочь, явилась девочка и спасла его. Ей он рассказывал свои сны. И разве знает кто-то Лану так, как он, разве кто-то вправе упрекнуть ее за невнимательность к людям, суету, кокетство, за все то чуждое в ней, с помощью чего она оборонялась от взрослого мира, все то чужое, не ее вовсе? Если бы мать знала об этом, но какими словами ей расскажешь, когда она хмурится и машет рукой при слове «Лана»! Конечно, она измучила его, но ведь она красивая, красивые иначе не могут, она просто еще не знает, какое найти применение этой, свалившейся на нее буквально за последнее лето, красоте. Такая смешная: разговаривая с Колей, норовит усесться напротив трюмо, смотрит на себя, любуется, качает головой, отвечая Коле, грубит ему — и смотрит в зеркало — это мне идет? Все, все идет? Вот это мать видит, а того, как ребенок утешал ребенка, не видела, когда взрослые стояли вокруг них тесным кругом, отвернувшись, показывая лишь свои усталые спины.
Прошло четыре года. Кое-кто из близких стал уже говорить матери: не век же так убиваться, молодая еще, надо подумать о себе, надо как-то устраивать свою жизнь. С кем? Вокруг никого не было. По крайней мере, Коля никого не видел. Но вот Таборлев совсем недавно, копаясь с детским совком в песочнице, где он набирал песок для своих котов, увидев Колю, замахал ему рукой и сказал со своею обычной прямотой:
«Что-то, Николай, к вам Зимин зачастил. Дома ему, что ли, скучно?»
«Наверное», — простодушно ответил Коля.
Но какая-то смутная мысль закралась ему в голову. Он был не из тех маленьких эгоистов, которые желают, чтобы мать принадлежала только им, но о Зимине, как о возможном отчиме, конечно, не думал. Ведь у него семья, Лана, куда он от них денется? Но, выходит, Зимин стал для матери совсем близким человеком, раз уж она пускается в такие с ним откровения...