акцию устрашения. На публичную казнь…
Я пеку папе белый хлеб с тмином на его
80-й день рождения. Я бы хотела ему пода-
рить к этому хлебу огромную головку сы-
ра,если бы могла. Чтобы тот голодный,
любознательный белобрысый мальчишка,
который живёт в нём,подойдя после зав-
трака к хлебнице, не захотел бы хлеба, ибо
оказался сыт…
У моего папы нет культа еды. У него дру-
гие приоритеты.Он один из основателей
подводного спорта в СССР, тренер первых
"морских котиков" в стране, совершает по-
гружения под воду по сию пору… Всегда
занят, не кудахчет и не прячет корки под
простыни. Но эхо войны залегло морщи-
ной ощущения и проявляется всю жизнь.
Я пеку хлеб. Папе.
Ужас…
Ужас…ужас…ужас… Бесконечный ужас,
который пинает наше сознание и заста-
вляет сердце сжиматься не в такт.
Ужас оставляет глубокие следы в генах,
которые передаются следующим в очере-
ди, обречённым переживать наши страхи.
На дне самого глубокого ковша счастья
всегда будут лежать столетия ужаса, упако-
ванного в мгновения…
И нет этому предела…
Уж
Однажды днём довелось наступить на
хвост юному ужу. Показалось, что в траве
проволочка. Слегка прищемила краем бо-
тинка.
Уж взметнулся, шикнул возмущённо и за-
мер,вместо того, чтобы бежать.
Он был немного бледнее обычных ужей.
Видимо, потревожили его не вовремя. Чи-
тал что-то…обдумывал. А тут…эта бесце-
ремонная человеческая особь… Мало ей
места?!
– Малыш, прости, я ненарочно!– попыта-
лась оправдаться я.
– Ага…ненарочно. Я теперь не чувствую
хвоста! И ушибся,
когда подпрыгнул…
– Ну прости, пожалуйста! – повторила я и
принялась утешать, восхваляя его благо-
родную бледность и стать…
Ужик приободрился, благосклонно
выслушал, да так и остался лежать на се-
редине тропинки, позволив себя обойти
дважды, не пододвинувшись ни на ми-
крон…
Вот так. Пусть к хорошему и не дотянешь-
ся, а обнимешь!
Бывает и так…
Уголь, он разный. Один сгорает в печи,
оставляя после себя приятный запах, до-
брое тепло и невесомую скромную горку
пепла. Другой плохо горит, дурно пахнет и
понуждает чистить после себя и печь, и
поддувало, и пол перед ним… А на вид-то
вроде, – уголь! И первый, и второй.
Так и люди. На первый взгляд похожи…
Обычно, стараешься не обращать на себя
их внимание, но, когда приходится, не уто-
мляешь лукавством.
М-да…
Ибо, – если верно и прямо беседуешь с та-
кими, они думают, что неспроста это. Чув-
ствуешь себя "в праве", – значит за спиной
некто…с волосатыми руками.
И невдомёк им, что ты безнадёжно наивен,
а в твоей груди, выполняя нелёгкий труд,
бьётся честное сердце…
Идеи добра и зла витают в воздухе, кто
настроен принять – принимает и фикси-
рует. Выдаёт за свои. Когда одна понятна
многим – это уже не идея, это нечто
большее, что связывает нацию, народ,
группу людей, обживающих одну террито-
рию планеты. Обживающих, и уничтожаю-
щих её… Сжигающих в печах своего рав-
нодушия.
Бывает и так.
Слова…
Слова, как капли дождя. Они падают, и
растворяются в земле, оставляя лишь на
мгновение свой след.
Жалость
Жалость выглядит и выражается по-разно-
му. Слишком часто мы намеренно глумли-
вы, неоправданно жестоки. И славно, что
это не всегда так. Радости мимолётны, го-
рести неоправданно длинны. Но…Разве
бывает для жизни "долго"?
Лето выдалось довольно жарким, и ка-
ждый вечер в пруд под моим окном приле-
тает кукушка. Она не ждёт подвоха или
обычной для человеческого существа под-
лости, и потому спокойно терпит моё не-
назойливое присутствие. Сперва, как
грузный от летних излишеств дачник, пти-
ца кружит, мелко семеня долговязыми но-
гами по берегу у самой кромки воды. Ос-
тывает, похлопывая себя по вздыблен-
ным юбкам. Потом, шумно набрав воздуха
в лёгкие, перебегает по поверхности
пруда с одного края на другой. По воде,
аки по суху. Удивляется своей удали, ра-
достно подпрыгивает на месте,кружит, в
обратную коловороту, сторону,а после…с
разбега – на лист кувшинки! Нимфея, при-
творно удивляется удали молодой нахалки.
Нарочито серьёзно покачивает головкой,но
укоризна остывает в прохладной воде до-
вольно скоро. И, нежно поглаживая упру-
гую поверхность воды, листья баюкают за-
одно и кукушку. Жалеют её . Открытую,