Яркие образы одолели рассказчика. Дядя Додик не выдержал отвратительных подробностей и вдруг неожиданно замолк. Плотно сжав рот, раздувая щеки и ноздри, сопя и кряхтя, он изо всех сил боролся с подступившей к горлу тошнотой. Его острый кадык ходил ходуном вверх-вниз, лицо налилось краской, а в слезящиеся глаза было больно смотреть. Я поскорее отвел от него взгляд и, скривившись сам, сглотнул набежавшую жидкую слюну.
Не желая, чтобы воцарилось напряженное молчание, я заговорил не задумываясь, лишь бы просто что-то говорить:
– Да-а, дела, дядя Додик… Говорят, любопытство до добра не доводит. А ведь это чистая правда, в чем и убедились непредусмотренные жертвы ночного вандала, осквернившего бабосяновскую шашлычную. Одно только меня удивляет, как все-таки необъяснимо ведет себя человеческий организм в стрессовой ситуации: неужели тонкие обонятельные рецепторы парфюмера не уловили зловоние через дверь? А впрочем, что тут странного, ведь любопытство сильнее… И со всеми вами… вон что… У-уп…
Я замолчал на полуслове по той же причине, что и Дядя Додик минуту назад. Однако он к тому времени уже справился с тошнотой и, с выражением искреннего сочувствия на лице, вовремя протянул мне веточку той самой целебной травки. Ее вкус и правда был кисловатый и слегка вяжущий. Погасив приступ, я вытащил изо рта зеленый комочек и аккуратно положил его на прилавок перед собой.
Дядя Додик весьма предусмотрительно спросил:
– Слушай, не знаю, к месту ли скажу, но кушать-то будешь?
– Что-то не хочется, дядя Додик, – вежливо отказался я. – Дайте-ка лучше бутылку пива, мне надо подумать… Нет, лучше – две.
Глава 14
Я сгреб с прилавка обе бутылки, которые он достал из холодильника, и пересел за самый дальний столик, отгородившись от мира открытой дверью. От потрясения мысли путались и, пока я не отведал пива, беспорядочно плясали, рисуя в воображении картину жуткого инцидента во всех цветах и красках.
Как только пиво подействовало и буря в желудке улеглась, я наконец немного собрался с мыслями: «Характер диверсии, судя по цинизму с которым она была проведена, явно указывает на того, кто не боится испачкать руки, а также привык и умеет работать с дьмерьмом, то есть на сортирщика. Что же получается: неужели, этот ненормальный распоясался настолько, что совершил столь чудовищную выходку? Гновно, да еще в таком количестве, размазанное по всем стенам, не лучшая замануха для шашлычной. Теперь Бабику никогда не "отмыться", а это значит, что неприятель побежден.
А что, если?.. Нет, этого не может быть, но, если просто предположить, – продолжил я строить догадки, – что это сделал сам Бабосян? Например, находясь в отчаянии, не соображая, просто чтобы отвести от себя подозрение и уже наверняка подставить Недоумченко? Ведь я же сам ему подсказал и про количество, и про качество, и про безумство… Боже мой, что за ублюдок…»
Но все-таки, допивая вторую бутылку, я убедил себя в невиновности Бабика: пока я на него давил, сортирщик и распоясался, думая, что находится вне подозрений. Кто знает, что еще выкинет в следующий раз этот полудурок? Мне не нравился наглый и самоуверенный Бабосян, но мне была невыносима мысль, что безнаказанный Недоумченко празднует победу за победой в своем сортире. Ругая себя за недальновидность и бездействие, я твердо решил прямо сейчас сделать то, что нужно было сделать еще вчера – пойти и разобраться с сортирщиком. Тогда, глядишь, и не случилось бы сегодняшней катастрофы.
Наконец я накрутил себя достаточно, чтобы решительно подняться из-за стола. Однако пиво, выпитое на голодный желудок, сделало свое дело – меня чуть качнуло в сторону, но я «справился с управлением» и громогласно заявил:
– Дядя Додик, это моя вина, но сейчас я все исправлю. Я ему устрою…
С этими словами, потрясая в воздухе кулаком, я вышел из додерной и нетвердым шагом направился прямиком в сортир.
Где-то в недрах сортира умиротворяюще журчала вода, а белый кафель и фаянс блестели в холодном свете люминесцентных ламп за спиной старухи Недоумченко, которая сидела за крошечным столиком и сверлила меня бледно-голубыми колючими буравчиками, глубоко утопленными в глазницах. Я неприязненно посмотрел на нее в ответ, не говоря ни слова, прошел мимо и проник в «офис» сортирщика – небольшую, полутемную кладовку со швабрами, ведрами, стеллажом, заставленным бутылками и коробками с моющими средствами, и черными пакетами по углам, доверху набитыми туалетной бумагой, как использованной, так и «новой».