– Дядя Додик, я в полном замешательстве, – пожаловался я и беспомощно спрятал лицо в ладонь.
Он тяжело вздохнул и поставил передо мной новую бутылку пива, а пустую убрал.
Я отвинтил крышку, сделал большой глоток и признался:
– Я окончательно запутался. Я понятия не имею, по чьей вине беды каждого: то ли Бабосян изначально спланировал подставу Недоумченко, а тот был самим собой и действовал в соответствии со своим ущербным естеством до поры до времени, пока оба не переняли методы друг друга, то ли наоборот. Что касается последнего случая, то мне кажется, что это сделали сами полудурки-Недоумченко всей своей веселой семейкой. Одному даже за целую ночь такое не под силу, тут явно виден семейный подряд. Они вполне могли просто затаиться, закрывшись в сортире с вечера, а потом всю ночь… У-уп… – я не договорил, потому что почувствовал в желудке непроизвольный спазм от возникшей в воображении яркой картины и поскорее схватил бутылку.
Только допив пиво, я заговорил снова, но уже слегка заплетающимся языком:
– А вообще, мне глубоко омерзительны эти двое: надменный, зажравшийся Бабосян, помешанный лишь на деньгах, и Недоумченко, который с трогательной нежностью заботится лишь о себе самом да о своих близких, а всех остальных готовый «расстрылять» собственными руками… ну или истязать их с помощью ультразвука. До того в этих паразитах развиты эгоизм и чувство соперничества, что они готовы сами измараться в гновне, лишь бы очернить другого…
А знаете, после всего случившегося я наконец понял одну простую истину: в любом споре один из спорщиков подлец, а дугой и вовсе мудак, и нет никакой разницы, кто из них кто. И только отчаянный безумец способен сунуться в выяснение отношений между ними.
– Ты умный как Стократ, – неуклюже, но зато от всей души похвалил меня уже совсем хмельной дядя Додик.
– Вы ошибаетесь, дядя Додик, – возразил я. – Сократ – умнейший из людей – полагал, что все человеческие пороки происходят от невежества и их легко можно исправить. Я же очень далек от такого идиллического понимания вещей и как манихей в каждом проявлении жизни усматриваю злой корень – скверную природу всего сущего.
Дядя Додик чуть склонился ко мне, по-отечески положил руку на плечо и, заглядывая в глаза, произнес своим глубоким голосом:
– Сёмочка, я тебя очень уважаю, ты знаешь это, но я ничего не понимаю, о чем ты сейчас говоришь. Выпей-ка еще пивка, я угощаю.
Конечно же, я не отказался…
А сразу после того, как связанного Бабосяна увезла неотложка – туда, где, я надеюсь, он обязательно встретится со своим свихнувшимся дядей, – к нам в додерную вереницей один за другим потянулись многочисленные посетители из числа местных. Каждому не терпелось поскорее узнать причину и все подробности бабосяновского сумасшествия, и мы с дядей Додиком, пьяные в дым, так и просидели в его закусочной до самого закрытия рынка, охотно просвещая всех любопытствующих.
Глава 18
После нескольких литров пива и какого-то количества коньяка, выпитого за компанию с щедрым дядей Додиком, на утро субботы я чувствовал себя тяжелым и, наверное, уже больше часа ворочался в постели, не находя в себе сил, чтобы встать на ноги и начать наконец бодрствовать. Вероятно, по этой же причине, подчиняясь закону космического равновесия, мама решила, что мне именно сегодня просто необходимо заняться хозяйственно-бытовой работой.
Услышав, что я уже не сплю, мама заглянула ко мне в комнату и возмущенно спросила:
– Сёма, когда ты, наконец, подстрижешь Бубе когти? Он мне уже весь диван ободрал!
– Скоро, мам, – вяло отозвался я и зевнул.
– Нет – немедленно! – отрезала она и закрыла дверь.
Все! Мама сказала – спорить бессмысленно.
– О господи, – простонал я вполголоса, выбираясь из постели, и, придерживаясь за стенки, поплелся в ванную.
Где-то около трех часов я появился на «Сухогрузе». На этот раз лица рыночников были приветливыми, хоть и выглядели слегка похмельными, но прямо-таки лучились доброжелательностью. Каждый торговец, только завидев меня, старался выразить свое расположение радостной улыбкой. Даже высокомерный парфюмер приветливо кивнул головой из центра стеклянного куба с миллионом флакончиков и пузырьков.
Надо полагать, что у невольных очевидцев недавних событий, развернувшихся на «сцене» «Сухогруза», произошел-таки исцеляющий душу катарсис. Не знаю почему, но я тоже радовался вместе с ними и даже помахал рукой цветочнице в ответ на ее восторженный взгляд и искреннюю улыбку. В этот миг мне казалось, что так мог чувствовать себя античный герой, вернувшийся в свой полис со щитом в руке. Еще немного, и я бы начал кланяться направо и налево, а со всех сторон мне бы рукоплескали и скандировали мое имя.