Ольга уходит, а ты растерянно смотришь ей вслед, наклонив голову к плечу. На твоей памяти она больше шутила грубые шутки и грязно ругалась, а за сантиментами раньше замечена не была. Чем смерть профессора так ее потрясла, ты не понимаешь.
А чем она так потрясла тебя?
Разве это не священное право выбора? Та самая свобода воли человека, за которую они так дерутся и дрались всегда. Это и называется быть человеком. Вот только обычно люди не контролируют ни свое рождение, ни свою смерть, жизнь это просто отрезок между двумя точками, которые кто-то поставил без их ведома.
А многоточие бесконечности — выбор? Выбор ли? Разве ты выбирала?
Что ты будешь делать, если захочешь умереть? Пойдешь к каурам просить щепотку забвения? Спрячется под крышу саркофага на пару столетий? Даже спасительная Тень памяти, отброшенная, как хвост ящерицы, не сделает тебя более свободной, ты принадлежишь ей и даже смерть не разлучит вас, а Творец сохраняет всех, даже тех, кто об этом не ведает.
На часах четыре, слишком рано, клуб “Даймонд”, где ты последний раз видела Гриера, еще не работает, но вы все равно выходите из машины и осматриваетесь. Красные стены при свете дня выглядят тусклыми и зияют потертостями. Никаких фонарей, окна в доме заколочены. Волшебная дверь из сеорида просто синий прямоугольник замазанный краской. Здесь нет припаркованных машин и нет охраны. Где-то слева, течет тусклая в это время дня, но дорогая Гейт-стрит, шум машин теряется в переплетении подворотен. Ольга громко стучит в дверь, но никто не открывает, она смотрит на часы, потом достает терминал, ответ диспетчера приходит через бесконечных пять минут, детектив, не глядя на тебя, возвращается обратно к машине.
— Адрес есть, поехали, — говорит она, уже садясь за руль.
Напряжение между вами раздражает, но ты не знаешь, как это исправить. Апартаменты, которые сняла Аннабэль, совсем рядом, ты можешь бросить это все и поехать выспаться, тело требует отдыха, но нет сил бросить Ольгу и забыть пристальный взгляд доктора с той стороны стекла. Ты садишься в машину.
— Останови у первого бродяги с пакетиками, — говоришь ты, когда Ольга выезжает на Предпортовую. — Надо подкрепление для нашего друга взять, так он будет сговорчивее.
— Дерьмо, — комментирует Ольга, но когда очередной, насквозь оранжевый, заглядывает в машину через лобовое, с горящими глазами полными надежды, Ольга притормаживает и опускает стекло. Руки у него трясутся, а пакетик у него странно белый, ты показываешь деньги и спрашиваешь:
— Что это?
— Дзынь-дзынь, — говорит оранжевый. — Вам понравится, это круче раджи! Прям тысяча и одна ночь!
— Бери и поехали, — рычит Ольга.
Ты отдаешь деньги.
Детектив Полански дышит очень громко, а едет медленно. Улицы в этой части города днем обычно пусты. За каждым поворотом можно найти несколько двухэтажных заколоченных заброшек, где часто собираются местные наркоманы. Когда-то в этом квартале жили рабочие порта, у которых даже был профсоюз, ты помнишь эти дома всего каких-то тридцать лет назад, помнишь новые дороги, теперь дома вокруг осыпались и были затянуты сеткой. Стояли таблички, что земля принадлежит порту и скоро начнутся работы по сносу. И это всего-то в каких-то пятнадцати минутах от Золотого бульвара и Гейт-стрит.
Здесь даже цаи не лаяли, выглядывали иногда из-за пустого, мусорного бака и прятались обратно в темные подвалы, боясь стать для кого-то ужином или обедом.
Вы паркуетесь и выходите. Ольга в этот раз устанавливает целых два ограждения вокруг машины и посылает сигнал на пульт диспетчера о вашем местонахождении. В ответ от диспетчера приходит матерное подтверждение и требование дождаться патруль. Она офицер, не смотря на то, что департамент отправил ее в отпуск, ее не бросят здесь одну, если что-то случится.
— Идем, — говорит Ольга. — Не хочу тратить время, сейчас крысиное радио всех тут распугает и наш друг свалит!
Вы подходите к темному провалу подъезда, где заграждение сломано и поднимаетесь на второй этаж. Дверь старая, обитая тканью с узорами, номера квартиры нет, только следы того, что ее однажды уже снесли с петель. Дверь открыта. Точнее прислонена к стене.
— Эй, Гриер, не беги, — кричит Ольга из коридора. — Мы не из наркоконтроля, мы просто поговорить!
Все здесь заколочено и не только снаружи, но и изнутри, через щели еле просачивается свет. В пепельнице, стоящей на полу, дымится окурок.
В центре стоит металлический чан на треноге, в нем дымятся угли, в виду они напоминают гладкий пластик, и пахнут, как пластик. Настил пола поднят до самого камня, именно его половицы используются как топливо. На потолке чад.
— Гриер! — говоришь ты и заглядываешь в ванную. Ванной одни стены, ржавый прямоугольник слива и выдранное гнездо унитаза, в полу дыра насквозь, но по запаху, используется оно по тому же назначению, что и раньше. — Как и обещала, у меня для тебя кое-что есть.
— Что ты мне принесла? — раздается голос из дыры, ты заглядываешь и видишь его, Гриер спрятался этажом ниже. — Белый или оранжевый?
— Белый! — отвечаешь ты и он срывается и бежит. Ты прислушиваешься и понимаешь, что бежит он вверх по лестнице. Ты выходишь в коридор и видишь его, он осторожно заглядывает в проем двери.
— Рад тебя видеть Ларс, все еще живая. Я про тебя не сказал, клянусь не сказал!
— Заходи! — Ольга кладет руку на рукоять метателя. — Мы просто поговорить!
— Знаю я вас, пратцы, все вы одинаковые! Ларс, ты зачем ее ко мне притащила? Ларс, а Ларс, мы же друзья?
— Заходи, разговор есть, расскажи мне, какие мы с тобой друзья, и про других моих друзей расскажи, а потом я отдам тебе твое счастье, договорились?
Гриер смеется.
— Все еще не помнишь, вот это тебя приложило!
Гриер боком вдоль стеночки проходит в комнату и встает спиной к окну, закрывая самую большую щель, становится совсем темно.
— Ну давай, спрашивай!
— Ларс, это Лавия Амирас? Ты давно ее знаешь?
Гриер одержимо шарит по тебе взглядом, как прожектором, желая просветить насквозь, ты достаешь из кармана пакетик и показываешь ему.
— Что, белый круче оранжевого? — спрашивает Ольга — Ты плохо выглядишь, Гриер, так что сначала говори, а потом счастье, понял? И не сдохни мне здесь.
— Лавия значит интересует, так нет ее давно. Когда приехала, то все ходила неприкаянная, по клубам, да по барам, мертвую дочь искала. Пару лет назад было, я тогда еще работал на Креху, тот взял ее заказ и денежки, а потом запил, ну и я сам стал искать. При желании ведь и мертвеца найти можно, вопрос всегда в цене. Прикинул, выгорит, отделаюсь от Креху. Ну и я ее все таки нашел, — Гриер смеется. — И никакая она не мертвая оказалась! Инсценировали они свою смерть с папашей и смылись от Ларс. Когда ее нашел, то предложил сделку, она мне платит, чтобы наврал ее матери, ну и она согласилась, а через год эта гадина меня кинула! Выбросила, как мусор на обочине, нашла себе друзей богатых и влиятельных, а я стал ей не нужен. Они ее починили, омолодили, стала цу-ка, по подиуму ходить. Я не знал зачем ей деньги, а потом, когда снова связался с ее мамочкой, оказалось, что у нее редкое заболевание какое-то, не помню как называется… Ей на лечение деньги нужны были. Яд был нужен, а иначе окочуриться могла в любой момент, там судороги, пена и все дела. Ларс ее потом пристроила к какому то дорогому доктору, который лечит все это дерьмо. Ларс была хорошая. Ты слышишь Ларс, я знаю, ты там еще, знаю, что ты хотела ей добра, но таким как она не поможешь. Дрянью Марина родилась.