Ты дала им три недели.
Вестники проиграли войну. Мир содрогнулся от гнева Изначальных. Черная вода Сеятеля ушла в песок, обнажив дно. Люди были изгнаны с небес на землю, на мелкий белый песок Низины. Они уходили, а посреди Райского сада гневалось разбитое сердце. Сато Рау. Оно билось и источало громкое разочарование, звук накатывал волнами и отражался от стен. Белый Город звенел, как колокол.
Ты помнишь, потому она была там.
Королевский дворец висел очень высоко над Адаром, с открытой веранды на краю Райского сада прекрасный вид на панораму города. Она смотрела, как они бегут. Чувствовала их страх каждым сенсором, ощущала все, что происходило внутри этих стен, как если бы это касалось ее кожи. Боль, страх, восторг. Все принадлежало ей. Каждая оболочка, каждая жизнь в этом городе была в ее власти. Она могла остановить кровь в венах как человека, так и неведомого. В мгновение мир вокруг мог обернуться в пыль. Пьянящее чувство власти заставляло ее сердце биться быстрее. Но с каждой новой ипостасью, с каждой новой оболочкой, с каждым новым тысячелетием, кровь разгонялась все медленнее. Материя была так хрупка, а в ее бесконечной сущности было так много пульсирующей энергии, все сложнее было выбирать для нее вместилище. Все сложнее было сохраняться. Сущность Творца не знала Предела и рвалась из оков плоти. Творец был все ближе, он все громче призывал своих детей вернуться обратно, в корням Великого Древа, слиться в Единении.
Эпоха Шераа ат Каддар, тех, кто вышел за Предел плоти и вернулся, подходила к концу, но она не хотела уходить. Этот мир принадлежит Изначальным, они создали его и она не собиралась никому уступать свое место. Ее корни помнили Единение, Белую Эру, три тысячи лет истории этого мира, три волны колонистов и множество бессмысленных войн, но сама она забыла о главном, когда-то и она была человеком. Всего лишь плоть и кости, капля веры и бесконечное упорство. Но здесь и сейчас дно колодца казалось невероятно далеким, как сон, а все те, первые люди, прилетевшие строить на этой планете новый дом, давно уже были не люди. И только ветер все так же шуршал песком — аль-кхан, аль-кхан.
Творец сохраняет всех, даже тех, кто об этом не ведает.
Не сон и не явь, всего лишь Тень, будто эхо брошенного в колодец камня, это была ты и не ты, черта давно проведена, но иногда ты словно заплутав, останавливаешься на развилке, а что если заглянуть туда, всего на мгновение, посмотреть на мир ее глазами…Она оставила тебе память и ключ, но сейчас ты не может отыскать его, ты стоишь в кромешной темноте и не единой искры не нарушает ее совершенства. Как такое может быть? Ты жаждешь боли, но она не приходит.
— Ты можешь просто сказать мне, там она или нет? — раздается голос Ольги. — Я тут сижу и жду, пока она проснется, а может и ждать нечего!
— Проснется, — говорит голос Гедды и ты слышишь печаль, глубокую, как колодец его памяти. — В человеческой оболочке очень трудно просыпаться. Скажешь ей, что я ушел к ратхи, нужна информация из Инкубатора, она поймет. И присмотри за ней, она сейчас очень уязвима.
— Уязвима? — смеется Ольга. — А ты смешной. А косички эти на бороде, ты сам заплетаешь?
Раздается смех и ты слышишь как с шипением закрывается гермодверь.
После слуха просыпается обоняние и ты чувствуешь запах антисептика и озона. Значит ты не в больнице, а в доме на Золотом бульваре. Видимо это Гедда перевез тебя. Очень яркий свет льется из окна, солнце над воздушным океаном давно в зените. Ты открываешь глаза и все превращается в мешанину света и тени, краски вокруг черно-белые, ты несколько раз моргаешь, прежде чем возвращается нормальный спектр. Боль не приходит.
Ты кладешь руки на грудь и ничего не чувствуешь. Смотришь и не видишь.
— Ну слава Единому, проснулась, я уж думала все, одной это дермо разгребать придется! — говорит Ольга и садится на край кровати. — Воды хочешь? Что там полагается воскрешенным? После кондиционирования причащают, а у вас как принято отмечать начало новой жизни?
Ольга изо всех сил пытается шутить.
Ты смотришь на белую, ровную кожу на груди и животе.
Королевской печати нет.
Ты здесь, а ее нет.
— Анна, ты слышишь меня? Издай пару звуков, пожалуйста, а то твоя новая оболочка почти восемь лет пребывала в коме после аварии, может она и говорить разучилась? Я навела справки про Каролин Леер и знаешь, жаль девочку, только университет закончила, да еще с отличием, только нашла работу и вдруг все кончилось. Таксист, который ее вез, умер прямо в кабине от инсульта, флаер упал с пяти метров на крышу магнитной парковки, вот это я называю невезением. Она — единственная дочь, мать с горя ушла в религию, традиционалисты таких, убитых горем, очень любят, высосали из нее все сбережения. Девочке то никак нельзя помочь? Ну как ты мне помогла… Анна, поговори со мной!
Ты снова заглядываешь в черноту колодца, а потом оглядываешься вокруг себя. Солнце заливает комнату. Под пальцами мягкий шелк постельного белья. Ольга смотрит на тебя. Карие глаза полны беспокойства.
— Первый закон конфигурации, — говоришь ты. — Оболочка всего лишь материя, ее можно изменять. Тело способно автономно существовать и после того, как сущность его покинет. Это простая механика. Все что касается наполнения, сущности Творца и памяти колодца, не в моей власти. Могу только помолиться за нее.
— Иногда я не понимаю, когда ты шутишь, а когда говоришь серьезно, — с облегчением улыбается Ольга.
Ты с трудом приподнимаешься и садишься на постели.
— Ты сказала восемь лет?
— Да, а что?
Ты трясешь головой. Сигареты, деньги, карты, документы, все, что ты нашла в том шкафу не могло лежать там восемь лет. Кто-то знал, что ты захочешь подстраховаться и поймал тебя на крючок.
Пустота на груди тому подтверждение.
— Где тело Лавии Амирас?
— Ты хотела сказать, где то, что от него осталось? — отвечает Ольга. — В морге скорее всего! Я сначала позвонила твоему лохматому другу, как он просил, а только потом Гереро, он кстати, меня отстранил! Выгнал и велел сидеть тихо и не рыпаться. Я так без работы скоро останусь. Что вообще это такое было?
— Рой, — отвечаешь ты. — Утилизатор материи. Я же говорила тебе, все — ложь, а мы всего лишь пыль и память.
— Хорошо тебя приложило, этак ты пойдешь головой о ступени Единого скоро биться, а кто будет мне преступников помогать ловить?
Ты облизываешь пересохшие губы. Ты пытаешься встать и чувствуешь боль, только не там, где она должна быть. Встать ты не можешь и просто спускаешь ноги на пол.
Красивый узор на полу напоминает печать.
— Дай мне воды, — просишь ты Ольгу. Она идет к столу у окна, там стоит нефралевый графин, очень красивый, черный, инкрустированный фианитами и возвращается со стаканом воды. Ты смотришь на прозрачную жидкость, от которой зависит человеческое тело. На один из столпов, на котором держится мир. Если бы на Алькаане не было воды, то жизнь здесь стала бы невозможна, как было на большинстве планет.
Ты двумя глотками выпиваешь воду и просишь еще.
Ольга приносит весь графин.
Жажда одно из побочных явлений перемещения.
Мысль, что на этой оболочке нет ее клейма, не укладывается в голове. Ты еще до конца не понимаешь, что это значит. Ты свободна? Она свободна? Кто из вас жертва преступления, которого не было?
Кто-то освободил тебя, снял тяжелые оковы. Больше никаких обязательств.
Эта новая жизнь принадлежит только тебе, никто больше не может ставить условия, только ты решаешь, как ее прожить. Час. День. Месяц. Год. Это время и оно твое. Как ты им распорядишься?
Будешь ли думать о своей потере? О том, кто кроме тебя знает о ценности королевской печати и про двери, которая она открывает? Об узниках, заточенных в оболочки? Сможет ли вор использовать украденное? В ответе ли ты за то, что случится, когда ее память обретет свободу? Когда все они обретут свободу. Чувство ответственности ты с чистой совестью можешь отложить на будущее, сбросить на плечи той, которая вернется через инкубатор, а сейчас…