— Август, напитки господам за мой счет. И два двойных Рикара. Лед не клади.
Взял свой стакан, и махнул одним глотком. Посмотрел на бандита и сказал:
— Пей так же. Отпустит.
Тот кивнул, и махнул перно. Закашлялся. Я достал сигареты и закурил. Официант сходил к столику парней и принес им бутылку кальвадоса. Все ясно. Бывшие крестьяне. А вот главарь — вовсе нет. Я посмотрел на сидящего рядом парня повнимательнее. Живое и чистое лицо, умный взгляд. Лет двадцать пять.
— Меня зовут Айвен. И я на самом деле русский.
— Да знаю я. Я — Гастон, смотрю здесь за порядком. Ловко ты меня.
Парижские апаши — это типа нашей братвы девяностых. Романтизированные уголовники, что тянутся к прекрасному вообще, и красивой жизни в частности. В начале века они были чуть ли не культурным феноменом. Будучи, по сути, простыми гопниками, они не стеснялись бывать в гламурных местах, где много общались с богемой и скучающими рантье. В результате они первые создали образ романтичного уголовника, бандитствующего не по дебильности, а потому что это общество ужасно, и не способно оценить мятущуюся душу. Потом случилась война, и многие из тех, кто был апашем изначально — погибли. Многие стали буржуа. Да и полиция не бездельничала.
Но сама традиция крепко укоренилась. От моды на воротники рубашек поверх пиджака, и кепок восьмиклинок. До правила иметь на каждый квартал или район кого-то типо смотрящего.
Я махнул гарсону повторить. Перно — очень крепкая штука. Даже легкий анастетик. Самое оно.
— Понимаешь, Гастон, это была моя девушка. Я не мог уйти.
— Что, тут цыпочек мало?
— Мне чужого не надо. А свое не отдам.
— А у тебя здесь еще что-нибудь есть?
Мы оба засмеялись.
— Август! — позвал я официанта — я ухожу, все что выпьют господа — за мой счет.
Сунул ему десять франков. Протянул руку Гастону. То пожал её. Проворчал:
— Лучше бы мне отдал, нечего им пить в разгар работы.
Я похлопал его по плечу и пошел к выходу.
— Русский! — я обернулся — ты обращайся, если что.
— Меня зовут Айвен. Обязательно обращусь. Пока господа.
Мадам Клоди зашлась от восторга.
— Мсье Колтцофф! Это было великолепно! Давно пора было уже разобраться с этими хулиганами. Где вы научились так драться?
— Я из России, мадам Клоди. У нас, выходя из дома, нужно победить медведя, что слоняется возле входа. Иначе никуда не пойдешь. Ни в театр, ни в лавку. Так и научился.
— Вы, Айвен, все шутите. А я договорилась со стекольщиком. Он вставит вам окно. Всего за сорок франков.
Боже мой! А жизнь-то налаживается! Эдак еще пару морд набью и печку получу! Однако нужно деньги перепрятать. А то будет вставлять, гадом буду — найдет.
— Мадам Клоди! У меня нет слов. Я теперь, благодаря вам, буду жить, а не существовать. Я сейчас принесу деньги.
Кафе де ля Пост, где я пою по выходным, место более пафосное, чем Тетушка Катрин. Некоторое время я здесь выступал, бродя между столиками. Потом стал на разогреве у небольшого оркестра, что развлекал публику по ночам. А потом ударил кризис. И по выходным оркестр играет в другом месте. Так я оказался хэдлайнером. Небольшая эстрада, с микрофоном и парой допотопных колонок, позволяют мне больше играть чем петь. Я этим охотно пользуюсь, и жгу не по-детски. Основной контингент американские туристы. Им нравится. Тем более что я помню много кантри песенок. По нынешним временам совершенно неприличных.
В субботу все прошло как обычно, а в воскресенье на меня запала американка. Лет сорока, в норковом манто, бриллианты, длинный мундштук, тщательный макияж. Немного подумав, я решил, что помыться в роскошной ванной роскошного отеля — это то, чего мне давно не хватало. И приступил к охмурению. Исполнив попурри[2], я принялся петь совершенно похабные техасские куплеты. Дама была с компанией, одетой для вечернего выхода. Мужчины в смокингах, цилиндрах, перчатках, и с тростями. Дамы в вечерних нарядах. А я, гладя даме в глаза гнусаво, чисто по-техасски начал обстебывать северян:
У американо-туристо случился разрыв шаблона. Они ехали за неприличными парижскими развлечениями. А им здесь поют американские похабные частушки. Которые они никогда не слышали. По меркам двадцать первого века это был грандиозный успех. Кто-то орал, кто-то свистел, кто-то хохотал.