В четверг, ближе к полуночи, в кафе появился человек, который меня сюда устроил.
В белой армии Иван служил по автомобильной части. После ускоренных курсов прапорщиков, бывший студент-электромеханик оказался в ЕИВ автомобильном полку, в армии Брусилова. Так дальше и служил при автомобилях. У Врангеля он уже дослужился до штабс-капитана, заместителя командира автомобильной роты.
В середине октября двадцатого года ему повезло. Он, возглавлял колонну из трех грузовиков, доставивших боеприпасы под Каховку. И уехал оттуда рано утром в день катастрофы. Недалеко от переправы их колонну тормознули казаки. И потребовали взять до лазарета раненого вахмистра. Фельдфебель Мещерин, с автомобильным гонором, начал посылать лампасников подальше. Но Ваня, вглядевшись в бледное лицо огромного бородача, пожалел страдальца, и приказал погрузить в машину. И, так вышло, что этого вахмистра они доставили аж в Севастополь. Где сдали в лазарет.
Когда в тридцать втором Иван приехал в Париж, некоторое время работал в сомнительном гараже в Клиши. Пока однажды, в кафе Де Ля Пост, огромный вышибала не сказал ему:
— Здравия желаю, господин штабс-капитан!
Иван честно ответил, что не припоминает.
— А я вас, вашбродь, на всю жизнь запомнил. И каждые выходные вам свечку в церкви ставлю, за здравие.
А потом он напомнил Ивану свою историю, которую Ваня за двенадцать лет напрочь забыл.
— Мою сотню красные в тот день всю порубали. Я один остался. Отлежался в лазарете, а тут — эвакуация. Если б вы тогда не приказали, так бы и сгинул я, под Каховкой.
Познакомились. Савва Игнатьевич Ламанов, из станицы Темижбекская. Уже семь лет работает вышибалой в парижских кафе.
Потом, ночью, они с Ламановым, сидя в гардеробе закрытого кафе, хорошо выпили. Поговорили за жизнь. В углу гардероба стояла гитара, которую Иван взял и спел, от тоски, «Белой акации гроздья душистые…». И бывший вахмистр заявил, что есть место, где можно за эти песни получать деньги. Да и в Ля Пост он составит ему протекцию. Все лучше, чем в бандитском гараже за копейки горбатиться. И вот уже второй год поет в кафешантанах.
Увидев Ламанова, с каким-то незнакомцем, подошел к их столику. Вспомнил Розенбаума. И вдарил «Под зарю вечернюю…». Савва умилился.
— Любая песня, Иван Никитич. Сам сочинил?
— Не, Савва. Это еврей один, из Петербурга. Розенбаум.
— Еврей? Да ладно!
— Вот тебе, Савва, крест. Видишь оно как. Ты под Бердичевым евреев нагайкой гонял, а они вон какие песни сочиняют!
Разговор, кстати, шел на французском. Потому что на русском Савва Игнатович говорит исключительно словами, которыми разворачивают лаву для атаки, или объясняют тонкости спаривания лошадей. Впрочем, он этими словами и думает, и даже смотрит. Помогает в работе вышибалы в модном кафе. Но, так получилось, что круг его общения стал много шире чем простые станишники. И он, чтобы не выражаться, переходит на французский.
— Позвольте, господин полковник, представить вам Кольцова Ивана Никитовича. Я знаком с ним с двадцатого года. Достойный офицер. Иван, прошу знакомиться — полковник Карташев Николай Сергеевич. Проездом из Берлина.
— Николай Сергеевич, рад познакомиться.
— Взаимно, Иван Никитович, присаживайтесь.
Полковник внимательно меня осмотрел и повернулся к Ламанову.
— Погуляйте пока, вахмистр.
Савва ушел к бару.
Бурление белоэмиграции двадцатых годов уже поутихло. Поначалу все сидели на чемоданах, ожидая что в России наведут порядок. Со временем надежды увяли, и все принялись устраиваться. Множество эмигрантов работают на автозаводах в предместьях. Художники вполне сносно существовали вокруг Монмартра. Куча народу работали таксистами, вышибалами, или, типо меня, развлекали публику.
Но еще была масса неустроенных офицеров. Злых и голодных. Когда Иван только появился в Париже, ему несколько раз предлагали поучаствовать в гоп-стопах и натуральных ограблениях.
Эмиграция создала несколько благотворительных организаций для взаимной поддержки. Но всем помочь была не в силах. И бывших вояк подбирал РОВС. Это такое полувоенное, полуполитическое образование, что боролось с советами. Организовывали теракты и нападения. Участвовали во всех заварухах на границах бывшей родины.
— Штабс-капитан, мне о вас крайне лестно отзывались.
— Не знаю, Николай Сергеевич, кто бы это мог быть. Я в Париже веду жизнь достаточно уединенную.
— Не скромничайте. Вас помнят по Ростову, и по Крыму. Да и в эмиграции вы не бездельничаете, а занимаетесь делом.