— Твой отец мертв.
— Нет, это не так.
— Хватит игр. Спускайся, или я закидаю тебя камнями.
Теперь она заплакала. Он думал, что она раскроет его блеф, но вскоре она нащупала нижнюю ветку своей длинной, неуклюжей ногой. Он помог ей спуститься и почувствовал, как она дрожит. Ему стало не по себе от того, что он делает, но он ожесточил свое сердце. Он решил поговорить с ней об этом, пока сажал ее к себе на плечо и шел обратно к сараю.
— Я знаю, это кажется ужасным, но на самом деле это не так. Если Бог хотел порядка и добра в мире, Ему не следовало делать нашу жизнь такой тяжелой. Мы все мертвецы, мужчины и женщины. Он хочет хаоса и смерти? Он их получает, и кто мы такие, чтобы противостоять его воле?5 Мы можем сделать только одно — попытаться немного повеселиться, прежде чем за нами приедет мрачный жрец, а? И он за нами придет. Если ты расслабишься, то, возможно, не так уж плохо проведешь время.
— Ты говоришь все это только для того, чтобы почувствовать себя лучше, — сказала она, тяжело дыша от страха перед тем, что должно было произойти.
— Ты умная девочка. Слишком умная. Этот мир создан не для умных девочек. Вот и мы.
С этими словами он свободной рукой открыл дверь сарая.
— Мария, Матерь Божья, — сказал он.
Годфруа тяжело делал последние тяжелые вздохи, лежа лицом в грязи, с дырой в голове, из которой струилась кровь, как из дырявого бурдюка для вина. Его руки дрожали. Толстяк привалился к стене и был похож на сонного ребенка, уткнувшегося подбородком в грудь, но он был весь в крови, а голова сидела неправильно, потому что едва держалась на месте. Его руку перерубило чуть ниже рукава кольчуги. Она осталась рядом, все еще сжимая ладонью свой ужасный молот. Его убийца вонзил меч именно туда, куда хотел, и с огромной силой.
— Опусти ее, — сказал Томас.
— Счас.
Острие меча вошло в шерстяной капюшон Жако и завязло где-то за его ухом. Он знал, что человек, владеющий мечом, может проткнуть им и капюшон, и череп с такой же легкостью, как тыкву.
— Пожалуйста, не убивай меня, — попросил Жако.
— Я должен, иначе не смогу здесь спать.
— Я уйду.
— Ты вернешься и ночью перережешь мне горло из любви к Годфруа. Он твой кузен.
— По материнской линии. И мне не нравилась моя мать.
— Прости, Жако.
— Ты мог бы уйти.
— Я слишком устал. И ты бы меня нашел.
— Нет.
— Опусти ее, чтобы она не пострадала.
— Нет.
— Ты действительно хочешь, чтобы твоим последним поступком на земле была попытка спрятаться за спину девочки, которую чуть не изнасиловал?
Он опустил ее на землю, затем закрыл глаза руками. Но пока Томас пытался собраться с духом, чтобы нанести удар, девочка встала перед более низким мужчиной.
— Не убивай его, — сказала она.
Она подняла глаза на Томаса, и он заметил, какие у нее светлые и серые глаза. Как кремень в стенах амбара, только светящиеся. Как затянутое тучами небо, готовое вот-вот посинеть.
Томас опустил меч.
Дождь прекратился.
— И больше никого не убивай.
ДВА
О Меде и Сломанном Кресте
Томас и девочка спали в сарае на разных охапках гнилого сена, а мужчина с опущенным глазом был привязан в старом стойле ослицы. Вечером он не стал поднимать шум, потому что знал, как близок был к смерти, но ближе к утру забыл об этом и разбудил Томаса.
— Что? — прорычал Томас.
— Мои кальсоны. Ты не поможешь мне, чтобы я их не испачкал? Мне нужно посрать.
— Просто обосрись.
— Тебе нужно только немного сдвинуть кальсоны вниз.
— Мне все равно, если ты обосрешься. Лучшего ты не заслуживаешь.
— Это мои единственные штаны.
— Здесь ручей. Господи, ты болтаешь, как баба. Заткни свою дырку.
— Так ты отпустишь меня, когда вы уйдете? Чтобы я мог постирать свою одежду?
— Нет, если не будешь вести себя тихо.
Мужчина с опущенным глазом помолчал с минуту.
Потом он не вытерпел.
— Как ты можешь спать, когда все птицы проснулись и щебечут? И когда эти двое лежат мертвые рядом с тобой. Ты хотя бы закрыл им глаза?
— Нет. Они захотят увидеть пришествие Иисуса.
— По крайней мере, петух умер. Хоть одна приятная новость. Ты оставишь мне мой меч и арбалет?
— Не знаю.
— Потому что, если ты этого не сделаешь, это все равно что меня убить.
— Нет, Жако, это не так. Убить тебя было бы так просто, и я все еще испытываю искушение.
— Ты мог бы их закопать. Ты мог бы завернуть их в тряпку, закопать и оставить лопату. Мне потребовалось бы много времени, чтобы добраться до них. У тебя было бы преимущество. Или, если ты хочешь еще больше времени, ты мог бы сломать...
Томас встал.
— Извини. Я нервничаю. Ты же знаешь, я болтаю, когда нервничаю. Теперь я буду молчать.