Глава 7
Война началась довольно буднично, я бы даже сказал скучно и почти без огонька. Началась она с недоразумения, которое, ежели бы все шло по-другому, вызвало, вероятно, дипломатический скандал. Его быстро замяли бы, я принес бы извинения пострадавшей стороне, возможно даже в денежном эквиваленте, и постарался бы забыть об этом недоразумении, а возможно и вспоминал бы его, сидя по вечерам с детьми, рассказывая им истории о своей достаточно бурной молодости. А рассказать было о чем. Но если начало было даже местами курьезное, то вот продолжение, и самое главное окончание этого инцидента…
— Государь Петр Алексеевич, его высочество Фридрих Гогенцоллерн, по вашему повелению прибыл, — Митька говорил вполголоса, стараясь не нарушить мою концентрацию, а то не дай Бог рука дрогнет, и куда ломиться будем?
— Пускай заходит, только тихо, — я закрыл крышку и принялся запаивать с помощью холодной сварки предварительно очищенные поверхности. Дверь открылась, и в комнату вошел Фридрих, тяжело опирающийся на трость – нога еще не срослась как следует и причиняла ему множество неудобств. Подойдя к столу, на котором я работал, он сел в отдалении, и с любопытством смотрел на создание морских мин. Конечно, это были не те мины, которые я изучал уже работая в своем НИИ, но что-то очень близкое. В условиях приближающейся войны, я плюнул на все условности и «создал», точнее доказал существование электричества и натыкал носом в его повседневное использование Эйлера, увязавшегося за мной, и которому предстояло обеспечить меня связью хотя бы в районе театров боевых действий. Потом тому же Эйлеру я сунул под нос труды католического священника Дезагюлье, в которых он пытался возродить методы холодной сварки металлов, известные еще древним эллинам, и, нагло заявив, что вычитал процесс изготовления мин в древнем китайском трактате, на самом деле используя наработки Павла Шиллинга, еще не родившегося, у которого я мысленно попросил прощения, предпринял попытку изготовить первый фугас. У меня получилось, и я расширил его действие, поместив внутрь, кроме всего прочего колбы с «греческим огнем». Доказать, что это сделано не китайцами было невозможно, цинцы постарались в уничтожении китайского наследия, не всего, разумеется, но очень многого, так что как только я понял, что на них можно валить половину новинок, выдавая за хорошо забытое старое, я тут же принялся за дело.
— А нечто подобное можно создать для сухопутных войск? — спросил Фридрих, когда мы с Митькой осторожно поместили мину в ящик, набитый соломой.
— Можно, это даже проще, — я кивнул, — но это уже не благородное искусство войны, а нечто гораздо большее, — я отвечал, глядя, как Митька заколачивает ящик. Кстати, ящик – это тоже было мое изобретение. Когда я увидел, сколько леса остается на верфях догнивать, то меня чуть инфаркт не долбанул. Бросив в сердцах, что хоть на ящики пускай отдают, а остатки на туалетную бумагу, лишь бы отходов я никаких здесь больше не видел, я ушел, кипя от праведного гнева. Какого же было мое удивление, когда ко мне заявился некто Рединсон Яков Соломонович, владелец каких-то не слишком крупных мастерских, которого пропустили ко мне, потому что он настаивал на том, что хочет выполнить мой приказ, но не знает, как это сделать, а верфи просто смели все до соринки и притащили ему во двор, так что ему пройти по этому двору теперь никак невозможно. В общем, мне стало любопытно, и я приказал его впустить, тихо охреневая, когда уже немолодой и очень хрестоматийный еврей попросил популярно объяснить, что такое ящики и туалетная бумага. Ну, то есть бочками пользовались в самом их бесконечном разнообразии, а вот до ящиков, простых и не слишком крепких, но в которых можно перевозить продукцию, да и кое-что хранить, чтобы не испортить и не деформировать, почему-то очень нескоро еще догадались бы самостоятельно, хотя, казалось бы, что в этом такого? А вот значит было что-то этакое.