Второй заговор, приведший в итоге к покушению на Ушакова, организован был группой молодых людей, под предводительством того самого Мишки Волконского, за которого сейчас просил его отец.
И те, и другие заговорщики действовали отдельно друг от друга. Мало того, они даже не подозревали о существовании конкурентов. Да что уж там говорить, сам Андрей Иванович сначала даже и не думал про то, что может существовать группа радикально настроенных практически подростков, действия которых едва не стоили ему жизни. Про первый заговор он знал, мой отъезд в Париж всего лишь развязал ему руки, и он всерьез взялся за заговорщиков. Каково же было его удивление, когда он, применив все свои методы убеждения, так и не добился у арестованных признания о покушении на свою жизнь. Они признавали все, кроме этого. Вот тогда Ушаков задумался, и принялся копать дальше, наткнувшись в итоге на эту воинственную группу. Правда, оказавшись в застенках Тайной канцелярии, группа сразу же перестала быть воинственной, но своих убеждений, согласно протоколам допросов, не оставила. Самое смешное заключалось в том, что, несмотря на различие методов и поставленных целей, обе группы сходились в едином мнение, что юным императором управляет некое подобие Верховного тайного совета, и что старшим у них является как раз таки Ушаков. Вот только, если взрослые дяди решили убрать с шахматной доски и Ушакова, и меня заодно, чтобы под ногами не путался, то вторая группа вовсе не хотела мне навредить. Наоборот, они были преданы мне, и думали, что злодей Ушаков держит меня в черном теле, не давая самостоятельно дышать, и что, убрав его, весьма радикальным, надо сказать, способом, они разрежут веревки, сковывающие мои крылья. Короче, орлята учатся летать, мать их.
О таком оригинальном способе отравления Михаил Волконский вычитал в книге, непонятно каким образом попавшей в библиотеку князя. Что-то вроде дневников или мемуаров Лукреции Борджиа, которые она писала уже в то время, когда терциарией при францисканском монастыре стала, словно чувствуя близкую смерть, пыталась свои многочисленные грехи искупить. Очень занимательное чтиво, написанное на латыни. Как эти записи оказались у Волконских, приходилось только гадать, но именно оттуда юные заговорщики почерпнули тот метод убийства, который и был применен. Книгу из библиотеки изъяли, и теперь я с удовольствием предавался чтению этаких эротических ужастиков, на ночь глядя. Но это не отменяло стоящей передо мной дилеммы: что мне с ними делать-то? Они ведь искренне хотели мне помочь, но с другой стороны: «Dura lex sed lex» – «Суров закон, но это закон», и он гласит, что никому не позволяется лишать жизни другого человека преднамеренно, даже из лучших побуждений.
Я еще раз посмотрел на князя Волконского, сидящего напротив меня, комкающего в руке платок и закрывшего глаза.
— А скажи мне, Никита Федорович, знал ли ты о злодеянии, кое твой сын уготовил, дабы жизни лишить Андрея Ивановича? — спросил я его. Вопрос прозвучал в полной тишине, и, хотя я и говорил тихо, эффект он произвел наподобие трубы Иерихонской. Князь едва не подпрыгнул, услышав его.
— Откуда, государь? Я же все время службу нес в Смоленске. Когда до меня слухи о его художествах дошли, я сразу же велел карету закладывать, дабы сюда мчаться, за непутевого отрока просить. Да ежели бы я знал, неужто не сумел бы плетьми от ту дурость из головы дурной выбить?
— Да откуда же я знаю? — я развел руки в стороны. — Может, ты, Никита Федорович, и надоумил сынка, и книжку эту богопротивную подсунул, в которой он мыслей нехороших набрался. Откуда, кстати, книжечка, о жизнеописаниях Лукреции, в девичестве Борджиа, попала в библиотеку, принадлежащую Волконским? — князь только вздохнул, затем тихо ответил.
— Книгу ту еще в Курляндии супруга моя Аграфена Петровна приобрела, но никогда не говорила, откуда она у нее оказалась. Поверь, государь Петр Алексеевич, даже в думах никогда я не имел, каким-то образом навредить тебе, или твоим ближникам.
— А, ну тогда понятно, откуда такая страсть у Аграфены Петровны к различного рода интригам, — я откинулся на спинку кресла и сложил руки на груди, сверля князя прокурорским взглядом. — Такие откровения да на неокрепший разум… А не в маменьку ли Михаил пошел, раз его тоже к различным авантюрам потянуло? Но это был, скорее риторический вопрос. Не нужно на него отвечать. Так на что готов ты пойти, Никита Федорович, чтобы не только от своего сына удар отвести, но и других отроков, кои ему помогали, в количестве еще троих недорослей, на плаху не допустить?