– Все в порядке, – сказал Аполлон. – Мне интересно.
Шейд покачал головой:
– А как насчет тебя?
– Моя семья умерла, – сообщил он, не сбавляя темпа.
– Мои соболезнования.
– Это было очень давно.
– Что случилось?
– Пожар. В это время я был в библиотеке. Моя сестра должна была поехать со мной, но в последнюю минуту передумала и осталась дома. Она и наши родители умерли от вдыхания дыма. А твои?
Часть света покинула глаза Аполлона, но это было единственным признаком того, что ему было трудно говорить на эту тему.
И Шейд недавно спросил его, почему он не сделал татуировку с изображением птицы, восставшей из пепла. Внезапно комментарий Аполлона обрел смысл, и Шейд почувствовал себя ужасно.
Впервые за долгое время Шейд поймал себя на том, что жалеет, что не может проникнуть в чью-то голову. Если бы он мог читать его эмоции, то знал бы, что он на самом деле чувствует и уместно ли утешать его или лучше сменить тему разговора. Как бы то ни было, не обладая такой возможностью, он был вынужден реагировать так же, как отреагировал бы любой обычный человек.
Инстинктивно, с надеждой на лучшее.
– Меня бросили, – признался он.
Аполлон не извинился, как сделало бы большинство людей, и даже не выразил соболезнования, как Шейд. Он просто молча смотрел из-под опущенных ресниц, прежде чем произнести своим медоточивым голосом:
– Разве мы не идеальная пара, детектив?
Обычно, когда Шейд рассказывал эту историю, то чувствовал жалость. Даже Гейл не смог скрыть от него эту эмоцию, когда впервые услышал правду в середине их первого семестра в качестве соседей по комнате в Академии. Но Аполлон не выглядел так, словно жалел Шейда. Он не спрашивал, повлияло ли то, что Шейд был Читтой, на решение его родителей отдать Шейда в сиротский приют и больше никогда не возвращаться. Не допытывался, что из-за этого почувствовал Шейд, не обзывал их и не говорил пустых банальностей вроде того, что это была их потеря или посмотрите, как хорошо он обошелся без них.
Хотя их обстоятельства были совершенно разными, Аполлон выглядел так, как будто он... понимал. Когда Шейд смотрел ему в глаза, неистовый шум в баре, казалось, затихал вдали. Восторженные крики и проклятия, когда какая-то команда на экране забивала гол, звучали почти так, будто они были под водой.
Вместе с тишиной Шейда охватило чувство спокойствия, ослабившее напряжение в его плечах. Вздох сорвался с его губ, привлекая к ним внимание Аполлона, и, прежде чем Шейд успел понять, что происходит, его грудь сдавило, и он почувствовал знакомый пульсирующий жар в паху.
Что, черт возьми, на самом деле с ним происходило?
Его возбуждал мужчина, с которым он только что познакомился в переполненном зале после разговора об их погибших семьях.
Была причина, по которой он годами ни с кем не встречался. Кроме того факта, что он Читта, ему было трудно установить контакт с кем-то, когда он постоянно был вынужден чувствовать то же, что и они. Может, дело было в том, что он уже прогулялся по тропинке воспоминаний благодаря расспросам Аполлона, но он вспомнил свой первый раз и то, насколько все было плохо.
Но кое-что ему все-таки понравилось...
Именно поэтому он перестраховался, и с тех пор участвовал только в ванильном сексе, и всегда тщательно отбирал партнеров. Да, ему ни с кем не нравилось спать так сильно, как в тот раз, когда он потерял девственность. Ну и что? Все куда лучше, чем если бы стало известно, что уважаемый, тихий и хладнокровный детектив №167 предпочитал грубость в спальне.
Шейд никогда бы не стал стыдить кого-либо за их сексуальные наклонности, но, ради бога, он был гребаным агентом МПФ. Он боролся за создание своей репутации – которая в конце концов помогла ему сделать Читту частью своей личности, а не ее отличительной чертой – не для того, чтобы привлечь слухи, что ему нравилось немного боли и доминирования в спальне.
Для других людей было нормально заниматься подобными вещами, пока все происходило по обоюдному согласию. Но это только часть проблемы.
Выбраться из собственной головы ему было так трудно, что в половине случаев боль, которую он искал, не помогала. Татуировка была тому подтверждением. Поначалу прикосновение иглы помогало ему сосредоточиться на своих чувствах и отгородиться от чувств всех остальных. Но ненадолго. К концу двухчасового сеанса он был совершенно ошеломлен присутствием еще пяти человек в здании.
Боль была спусковым крючком, если судить по его прошлому, но в этом была какая-то секретная формула, которую Шейду еще предстояло разгадать самостоятельно. Дело было не только во времени. Опять же, его профессия удерживала его от того, чтобы поддаваться такого рода искушениям.
Иногда, когда ему грозило Перенасыщение и становилось совсем плохо, он клялся себе, что запишется в один из секс-клубов, о которых часто упоминал Гейл.
Однако, как только он начинает чувствовать себя лучше, то трусит. Его репутация – единственное, что его спасало, и одна только мысль о том, чтобы запятнать ее и потерять, приводила его в ужас.
Ему было интересно, что сказал бы такой милый и дружелюбный парень, как Аполлон, если бы услышал о его предпочтениях. Скорее всего, он бы подумал, что с Шейдом что-то не так.
Шейд определенно верил, что с ним самим что-то не так.
Прежде чем отвращение успело по-настоящему охватить его, мультислейт включился, издав резкие звуковые сигналы и свистящие звуки, заставившие Шейда подпрыгнуть на своем сиденье. Он был благодарен, что его прервали. Он быстро проверил мультислейт и поспешно вскочил на ноги, когда увидел сообщение.
Шейд стукнулся плечом об Акселя:
– СИУ нашел совпадение. Эй, Гейл, пошли.
– Приходи на выставку в галерее «Вайс» в эту субботу, – сказал Аполлон, привлекая внимание Шейда, когда тот собирался отойти от бара.
В спешке Шейд забыл о хороших манерах. Сегодня он был повсюду. В одну секунду он представляет, как прыгает на парня, а в следующую совершенно забывает о нем и собирается уйти не попрощавшись.
Спать. Шейду нужно было поспать.
– Я бы с удовольствием, – честно признался он, – но, скорее всего, я буду слишком занят работой над делом.
– Я закажу билеты, – сказал ему Аполлон, небрежно пожимая плечами. – Если сможешь прийти, отлично. Если нет, то без обид.
По мнению Шейда, мероприятия, на которых было много народу, такие как выставки в галереях, относились к категории вещей, которых лучше избегать. Тем не менее он поймал себя на том, что кивает, и, выходя вслед за остальными обратно на улицу, с некоторым удивлением осознал, что на самом деле надеялся, что найдет время поприсутствовать.