И что самое худшее? То, из-за чего его стошнило?
Ему было все равно.
Он испытывал отвращение не из-за своего поступка. И дело было не в том, что он смотрел в безжизненные глаза Гюнтера, пока Аполлон входил в него, трахая его рядом с мертвым телом, а под ними плескалась еще теплая кровь мужчины.
Его отталкивал тот факт, что ему было все равно.
Что за человек мог совершить подобное и не почувствовать отвращения? Он убил Гюнтера, насильника и убийцу детей, чтобы защитить Аполлона. Хорошо. Справедливо. Но в ту секунду, когда стало ясно, что Аполлон намеревался сделать дальше, Шейд должен был оттолкнуть его. Он должен был возразить. Но что он сделал?
Он попросил Аполлона сначала подготовить его.
Он попросил его сделать так, чтобы ему было приятно.
Не «эй, давай спустимся вниз» или «нет, спасибо, я только что пырнул человека отверткой, я не в настроении». Аполлон опрокинул его на спину, и, несмотря ни на что, Шейд хотел этого.
Он провел ладонью по лицу и выругался. Аполлон предупреждал его, чтобы он больше не прятался. Шейд сомневался, что смог бы, даже если бы захотел.
Итак, настало время суровой правды.
Будь то стокгольмский синдром, груминг14 или что-то еще, суть в том, что у Шейда были чувства к Аполлону. Было ли это хреново? Да. Но они у него были, и все тут. Притворство, что у него их нет, ничего не решит. Он провел всю свою жизнь притворяясь – и посмотрите, к чему это его привело. Несчастный и одинокий.
Он должен был ненавидеть Аполлона за все, что тот сделал, не только с ним лично, но и с другими, и все же... он не мог. Он не хотел.
Аполлон заставил его противостоять своим внутренним демонам так, как это не удавалось никому прежде. Он подтолкнул Шейда к краю, сам перешагнул через него, а затем предоставил ему спасательный круг, необходимый для спасения. Это было расчетливо и манипулятивно, но это было лишь еще одним доказательством того, что Шейд не был нормальным, потому что чем больше он думал об этом, тем больше ему нравился Аполлон.
Он был никому не нужен, даже родителям. Никто не удосужился познакомиться с ним поближе или взять у него что-то без спроса, потому что не могли вынести разлуки. Аполлон был преступником, и отношения между ними были ядовитыми и извращенными, но, блядь, внутри Шейда все воспламенялось от одной только мысли о красивом лице Аполлона или о том, как он шептал ему в темноте.
До сегодняшнего дня у Шейда все еще оставался небольшой шанс, что однажды он очнется и поймет, что больше не хочет этого кошмара. Что он проснется и увидит дьявола таким, какой он есть на самом деле, и на этот раз это вызовет у него отвращение.
Теперь даже эта отдаленная возможность исчезла. Мертва, как и Гюнтер.
И что самое приятное?
Его убил Шейд.
В тот момент у него был выбор, и он его сделал.
Он выбрал Аполлона и мрачные обещания, которые тот дал. Он выбрал жизнь в бегах с опасным, порочным человеком, который, возможно, однажды решит, что Шейд ему больше не нужен. Одержимость может закончиться так же, как и все остальное, верно? Даже зная, что Шейд на его стороне.
Шейд выбрал дьявола.
Он выбрал себя.
Вот и вся суть.
Шейд не хотел быть нормальным. Он хотел быть счастливым. Даже если это счастье означало послать к черту всех остальных. Даже если это означало отвернуться от того, что имело значение для него в прошлом. Ничего из прошлого не имело значения. Все это было нереально.
Жизнь на Перси? Все эти награды и почести за хорошо выполненную работу? Шейд всегда стремился только к признанию и похвале. Он хотел, чтобы слухи, которые люди распускали о нем, были хотя бы о том, какой он хороший детектив, а не о том, что он сломленный Читта. Возможно, он все еще был сломлен, и то, что он все это время не мог почувствовать Гюнтера, было случайностью, а может, поток эмоций, который подавлял Аполлон, стабилизировался. Независимо от результата, сейчас это не имело значения.
Шейд больше не хотел быть детективом. Ему больше не нужно было им быть.
Он мог быть просто самим собой – своим извращенным, запутавшимся «я» – и его это устраивало.
Все это время он так боялся быть отвергнутым, что не видел правды. Он отказался от себя в тот же день, что и его родители. Он отвернулся от самого себя и возненавидел себя за то, кем он был.
Ему не нужно было, чтобы кто-то принял его.
Ему нужно было принять самого себя.
Хотеть самого себя.
Шейд боролся за других, но никогда не боролся за себя. Возможно, в этом контексте это делало его эгоистом, но он ждал, когда знакомое чувство вины и ненависти к самому себе просочится внутрь и завладеет его сознанием, и... ничего.
Аполлон был прав. Им нужно было поговорить, и вдруг...
Движение на земле у входа на склад привлекло его внимание, прервав его размышления. СИУ подкатился к отверстию и остановился прямо за дверным проемом. Зеленый огонек мигнул и погас, сначала оставаясь слабым, а затем разгораясь все сильнее. Электрический щит затрещал.
Шейд медленно поднялся на ноги. СИУ были еще недоступны широкой публике, а значит...
Щит лопнул, и во все стороны полетели искры, когда устройство пробило его. Шар покатился вперед, благополучно влетев на склад, и не прошло и мгновения, как из-за угла выскочила знакомая фигура.
Гейл.
Шейд застыл на месте, наблюдая, как его друг бежит к нему по бетону, а за ним по меньшей мере дюжина других офицеров, одетых в боевую форму. Они рассыпались веером, разыскивая и перекликаясь друг с другом.
– С тобой все в порядке?! – Гейл схватил Шейда за плечи и оттащил его от стены, цепи тяжело звякнули. Он посмотрел на них и выругался, подняв одну из рук Шейда, чтобы проверить его запястья, и, казалось, был озадачен тем, что они не были красными или ободранными.
Они бы и не были, отчасти потому, что он давно перестал бороться со своими оковами, но также и потому, что Аполлон всегда был уверен, что вылечит любые незначительные травмы, которые Шейд мог получить во время их бурных сексуальных сеансов. Во всяком случае, если не считать румянца на его коже от того, что его обнаружили здесь в таком виде, и едва заметных синяков вокруг горла, физически Шейд выглядел невредимым.
Он ожидал, что его охватит смущение – несмотря на то, что он был полностью одет, он все еще был прикован к кровати, – и он всегда так сильно заботился о том, что люди думают о нем, а здесь было множество людей, которые могли видеть его нынешнее состояние.
Но этого так и не произошло.
Чего ему стесняться?
– Я в порядке, – сказал он, удивленный тем, что его голос звучал спокойно и непринужденно.
Гейл нахмурился, глядя на него:
– Точно? Что с тобой случилось? Что сделал этот ублюдок? И где он, блядь, сейчас?
Шейд открыл рот, чтобы ответить, но передумал. Как много знал Гейл?