— Вообще-то, «Касабланка» один из моих любимых фильмов, — Ривер поймал мой взгляд, и уголки его губ приподнялись. — Видел его сотни раз, будучи трезвым, и никогда не засыпал.
Люк застонал, а я улыбнулась. Чёрт, да я засияла! Ривер принял мою сторону против Люка, чего Саншайн никогда не делала.
Находиться рядом с Ривером уже было куда лучше, чем разговаривать и молиться Фредди. Потому что она была мертва. А Ривер — живым, и он заступился за меня перед Люком, и собирался пойти со мной в продуктовый. Внезапно я почувствовала себя счастливой.
Десятью минутами позже, взяв сумки в руки, мы с Ривером последовали за молчаливым Люком по дороге в город. На этот раз, когда мы дошли до туннеля, то не останавливались. Мальчики прошли мимо, будто он ничего для них не значил, но я вздрогнула так, как вздрагивают, когда кто-то шагает мимо твоей могилы. И я сосредотачивала взгляд на дороге, боясь поднять его и увидеть ухмыляющегося мне мужчину с хлопающей челюстью, полной меховых зубов, которые скрежетали, как у дикой собаки.
В нашем городе было всего одно кафе, но хорошее. Прямо в центре, на углу двух улиц, по контурам которых рости дубы и зелёные газоны. Если стать посредине и повернуться, то можно увидеть библиотеку, пиццерию, кафе, кооператив «Данделион», цветочный магазин, стенд с попкорном, магазин с антикварными часами, хозяйственный магазин и лавочку с редкими книгами, где хозяйничал загадочный Натан Кин, которому по слухам было лет сто. У него были длинные растрёпанные волосы, он открывался и закрывался в странное время и рассказывал всем о своей неразделённой любви.
Эхо обладал всеми белыми углами, которые ожидаются от любого старого американского городка. Он был чистым, миловидным и вневременным, особенно в свете яркого солнца. И хоть большую часть времени я мечтала покинуть этот город, иногда он мне нравился.
Кафе принадлежало той же итальянской семье, которая владела пиццерией. В хорошую погоду можно было сидеть снаружи за круглым чёрным столиком, попивать итальянский кофе и чувствовать себя немного более цивилизованной, а также наблюдать за прекрасным Джанни, пока тот кипятит молоко.
Я пила кофе в этом кафе с двенадцати лет. В лето, когда Фредди умерла, почти каждый день я проводила в библиотеке и кофейном киоске, и часто могла быть замеченной с чашкой эспрессо в одной руке и книгой сестёр Бронте в другой.
Периодически мимо проходили взрослые и странно на меня поглядывали. Но моих родителей не заботило, что я пила кофе в столь юном возрасте, даже если бы они заметили, чего, кстати, так и не случилось. Фредди бы мне не разрешила, но родители… мои родители не любили вмешиваться. Это было одним из их лучших качеств. Они не верили в правила. Особенно если они мешали тому, что считалось моим личным делом — например, употребление карамельного напитка с высокой вероятностью задержки роста.
«Они вернутся? — часто спрашивала я. — Фредди, они когда-нибудь вернутся?»
«Да, — приходил ответ. — Да, да, да. Просто держись, Ви».
Мы заказали у Мэдди латте, несмотря на то, что недавно пили кофе в гостевом доме. Я улыбнулась ей, но она смотрела на Люка. У девушки были круглые щёки, длинные ресницы и блестящие чёрные глаза, и, как я догадывалась, она думала, что была влюблена, или испытывала что-то близкое к тому.
Люк указал на неё и усмехнулся.
— Ты держишься подальше от неприятностей?
Она рассмеялась.
— Нет.
— Вот это моя девочка, — и тут Мэдди улыбнулась ему, будто он был солнышком, вышедшим в пасмурный день.
— Ты заслуживаешь лучшего, — сказала я, но недостаточно громко, чтобы она услышала. Фредди сказала мне, что человек сам должен выбирать за себя. Это было не моё дело.
Мы с Ривером взяли наши напитки и вышли наружу; я сделала глоток и стала размышлять, как хорошо пить кофе с человеком, который тебе нравится. А Ривер мне нравился. Я посмотрела на него уголком глаза, стоящего в своих обтягивающих штанах на тротуаре, грациозного и высокого, выглядевшего так, будто город был у его ног. В хорошем смысле. Мне нравилось, как он щурился, прежде чем сделать глоток эспрессо, будто не знал, чего ждать.
Так я и пила свой кофе и разглядывала центр Эхо вместе с Ривером, пока тощий мужчина с тонкими седыми волосами не вышел из-за угла и не споткнулся об бордюр. Так он и стоял на газоне, подняв взгляд ввысь, сердито поглядывая на небо, будто само солнце обидело его. Это был Даниэль Лип, одетый в тот же коричневый шерстяной костюм, что и всегда. Он бы пьян. Он всегда был пьян.