Пока я все это говорил, мои спасители удивленно переглядывались между собой и пожимали плечами. По их лицам было видно, что они не верят ни одному моему слову.
– Клянусь, что все, что я вам рассказал – правда истинная. Крест готов в этом целовать. Ни в чем плохом перед Россией, и матушкой нашей, императрицей Елизаветой Петровной не замешан, – сказал я и стал шарить левой рукой под одеждой, стараясь нащупать нательный крест.
– Ладно, Кузьма, лежи, – один из моих спасителей, видимо старший, удержал руку. – Значит, ты говоришь, что попал в плен к французам? А в каком году это было?
– В 1735 году от Рождества Христова, – ответил я. – А сейчас на дворе 1755 год. Я за временем слежу, отметки на специальной доске дома делаю. Надо же знать, когда Рождество отмечать, а когда Пасху и Покров.
– Значит, ты говоришь, что сейчас на дворе 1755 год? – спросил меня старший. – А ты ничего не путаешь?
– Нет, не путаю, – мне вдруг стало обидно, – Вы что, думаете, живя среди дикарей, я сам дикарем стал? Тут один англичанин – Джоном Харрисом его кличут, – у него я порох и свинец покупаю, – когда к нему в гости прихожу, рассказывает мне о том, что в мире происходит. От него-то я и узнал, что императрица Анна Иоанновна померла, а править стал император-младенец Иоанн Антонович. А потом там что-то в Петербурге случилось, и на престол российский взошла императрица Елизавета Петровна, дочь императора Петра Алексеевича. Я ее когда-то хорошо знал – работал кузнецом на Смольном дворе, там, где дворец царевны стоял.
– Во дела! – старший не мог скрыть удивления. – Это надо же, куда мы попали! Вижу, Кузьма, что ты не врешь нам. Скажи-ка мне лучше – далеко ли деревня твоя? Ну, или становище, как тут у вас оно называется.
– Да верст пять будет, – ответил я. – Только ты, барин, не обессудь – я сам идти не могу. Совсем плохо мне. Бок болит, да и рука тоже.
– Не боись, Кузьма, – улыбнулся старший. – Тебя мои ребята на руках понесут, словно шаха персидского. Да, кстати, а индейцы твои разве дорогу к становищу не охраняют? Ведь те люди лихие, которые тебя подстрелили, могут к лагерю вашему незаметно подкрасться и всех людей в нем поубивать.
– Охраняют, как не охранять. Только мало мужиков в становище осталось. От оспы многие поумирали. Вот и женка моя тоже… – Тут мне снова привиделась Аграфенушка моя – стоит у сосны и так печально на меня смотрит. По щеке моей покатилась слеза, и я смахнул ее левой рукой.
– Ладно, Кузьма, – сказал старший, – ты нам только говори, куда идти, куда поворачивать. Ну а дозорных индейцев встретишь – скажешь им, что мы друзья, а не враги.
До становища мы шли не спеша. Воины внимательно смотрели по сторонам и держали свое оружие наизготовку. Видно было, что они знали свое дело, и так просто их не возьмешь. А в полуверсте от становища на тропу вышел дозор – три воина, среди которых был и мой младший сын, Андрей, или как его индейцы называли, Хитрый Барсук. Я помахал им левой рукой, и крикнул по-индейски, что люди, которые со мной – наши друзья.
Воины были вооружены так, словно собирались немедленно идти в бой. У каждого был лук со стрелами, деревянные дубинки и маленькие топорики. У моего сына, помимо всего прочего, было ружье – я купил его у Джона Харриса за два десятка отличных бобровых шкурок. И это было еще дешево – с индейцев французские и английские торговцы брали за ружья еще дороже. На двух других воинах были надеты доспехи, сделанные из деревянных пластинок, перевязанных бечевками, а в руках они держали небольшие круглые деревянные щиты.
Вскоре мы вошли в селение. Меня донесли до моего дома. Из него выскочила с кувшином воды Василиса, или как ее звали индейцы – Рыжая Белка. Действительно, не знаю, в кого она уродилась из моей родни, но волосы у нее были золотыми. Она подбежала ко мне и дала напиться. Мои спасители с любопытством посматривали на дочь. Она была очень красива и мало похожа на здешних индейских девок.
Потом ко мне подошел сахем – вождь рода, и я рассказал ему все, что со мной случилось. Сарангараро – так звали сахема, покачал головой.
– Похоже, что бледнолицые снова будут воевать между собой на нашей земле, – сказал он. – А, как всегда, больше всех достанется индейцам. Я думаю, что нам придется уходить из этих мест. Если, конечно, мы хотим уцелеть.