- Я чиновница, слышь ты!
- Прохвоста, поди, какова! с солдатами таскаешься, - отвечала хладнокровно женщина, сидевшая у окна, продолжая шить.
- Здесь отдается комната? - спросил я чиновницу.
- Здесь. А вы один?
- Один.
Она повела меня к дверям - против кухонных дверей. Комната маленькая, с одним окном на улицу, грязная; шпалеры ободраны; налево дверь, только заперта. В комнате валялся какой-то мешок и стоял стул в углу.
- Сколько стоит?
- Четыре рубля.
- Тихо у вас?
- О! В этом не сомневайтесь.
- Мебели нет?
- Поставлю. Когда переедете?
- Сегодня.
Мы условились за три рубля, и я отдал ей задатку рубль серебром.
Вечером Андрей Васильевич нанял мне извощика за пятнадцать копеек (с меня просили 40 копеек), и мы поехали на новую квартиру. В моей комнате, однако, ничего не прибыло: в каком положении видел ее раньше, в таком же она была и теперь.
- Хозяйка дома? - спросил я ту женщину, которая починивала у окна что-то.
- Дома; да к ней пришел писарь-любовник…
- А мебель-то как же? Хоть бы чурбан, что ли.
- Да у нее и чурбаньев нету, не то что мебели.
Андрей Васильевич ушел разыскивать хозяйку, но немного погодя я услыхал, что он кричит недалеко от кухни. Я пошел искать его по коридору, в который выходили три двери: одни в хозяйскую комнату, другие к жильцам, я третьи в кухню. Но я не знал, где живет хозяйка, и отворил двери направо. Комнатка в два окна, чистая и порядочно меблированная, выходила на двор. У окна сидели две молодые женщины, а между ними сидел Андрей Васильевич и что-то говорил.
- А, это ты! садись. Это новый жилец, ваш сосед, - отрекомендовал меня Андрей Васильевич женщинам.
- Пойдем же хозяйку разыскивать, - сказал я ему.
- Ну, я не пойду. Садись с нами.
Однако я ушел и, отыскав хозяйку, спросил о мебели.
- Погодите, голубчик, завтра; а сегодня и так обернитесь.
Женщина, сидевшая в кухне, проворчала мне: ишь, верно, любовницу при себе держать хочет!
- Как так?
- А так. Эти дела я уж смекнула: они всего-то трои сутки переехали. А коли ты ихной любовник, я скажу тебе: к ним какой-то приказей ходит, должно из сенату. Одна, - та, коя помоложе, - шьет, а коя постарше - та все рыскает.
"Ну, здесь не житье мне", - думал я, входя в свою комнату. Долго я сидел на окне, повеся голову и обдумывая свое положение, потом пошел шляться по городу и прошлялся до двух часов ночи. Много грязи я видел в это время на улицах, в трактирах и садах, устроенных при трактирах, и так как это грязь, то я лучше умолчу об ней.
Когда я пришел домой, в доме, кажется, все спали, потому что ни в одном окне я не заметил огня, кроме лампадки, в которой горело масло перед иконой в хозяйкиной комнате. На крыльце и в сенях перед кухней была такая темнота, что я кое-как отыскал какие-то двери, около которых кто-то спал. Стал я стучать в двери, стучал долго, так что: разбудил спавшего человека.
- Кто тут? - пробурлил сердито мужчина.
- Я жилец.
Лежащий только перевернулся на другой бок. Опять я стал стучать. Отперли двери, только не эти, а другие, Сказавши на вопрос, кто тут, удовлетворительный ответ, я вошел в кухню, в которой было очень темно.
- Как вы поздно! - спросил женский голос.
- Нельзя ли посветить мне?
Немного погодя в кухню вошла девушка лет восемнадцати, в блузе, брюнетка; она постоянно зевала, лицо ее было измято. В кухне спало четыре человека - двое мужчин и две женщины. По стенам, полу и спящим гуляло множество тараканов, черных и красных. Один мужчина спал поперек двери в мою комнату. Девица хихикнула.
- Потом сидите дома, - сказала она мне.
- Чево еще вы с огнем-то тут! - вскричала какая-то женщина, лежавшая у стены.
Я пошел к двери; дверь не запиралась, и я перешагнул через спящего человека; девица таким же образом вошла за мной. Свечками я еще не запасся; поэтому я радовался даровому освещению. Налево, на полу спало двое мужчин, по-видимому, из рабочих, положив под головы мой чемодан, так что он был в середине, а они спали врозь, углом, и через одного мне нужно было опять перешагнуть. Это мне не понравилось, да и я боялся, чтобы у меня не украли последнее мое достояние.
- Вот и покорно благодарю! - проговорила девица и захохотала.
- Делать нечего; надо ложиться.
- Куда?
- Места будет.
- Отчего они ваше одеяло и подушку не взяли?
- Оттого, что они, должно быть, не привыкли на мягком спать.
- Как же вы на полу-то? - А они ведь спят же?
- Вы бы к нам шли, - сказала она нерешительно.
- Зачем?
- У нас лучше: я вам свое место уступлю, на пол лягу, а сестра не будет сегодня.
- Покорно благодарю. - И я занялся приготовлением постели: положил на пол одеяло, к стене подушку. Швее, как она себя рекомендовала во время приготовления мною ложа, как видно, хотелось посидеть у меня, но я ее ловко выпроводил. Спать я лег не раздеваясь. Долго я не мог заснуть, не потому, чтобы я кого-нибудь боялся, но меня начинали покусывать клопы и блохи, и я долго обсуждал то, что видел сегодня. Особенно я злился на то, что уехал из Ореха, не сообразивши того, как я буду жить в столице; злился на то, что я бедный человек, и решился завтра же искать другую квартиру.
Утром человек пробуждается свежий. Он больше может сообразить вещи; впечатления становятся более ясными, чем вчера, и то, что вчера вечером не нравилось, теперь кажется вещью возможною, и человек смотрит на все снисходительно. Так и теперь мне - хотелось пожить с бедными людьми и узнать, что такое провинциал, бедный провинциал в Петербурге: достигает ли он своих целей и почему ему нравится жить именно в Петербурге, а не в Москве, Нижнем или у себя дома? Эта мысль приходила мне в голову; когда я ехал по железной дороге в Петербург и народу ехало очень много; потом я каждый день со скуки ходил на железную дорогу по четыре раза в сутки и удивлялся, что сколько приедет людей в Петербург, почти столько же отправляется из него и в Москву, но простого народа в Москву едет немного. Вставать не хотелось. Я еще лежал лицом к стене и слышал разговоры сидевших или лежавших мужчин в моей комнате.
- … Ну их к чертям! На фабрике, али кака-нибудь, лучше, потому неделю отробил, праздник гуляй, и понедельник гуляй. А извощик што?.. Вон, я знаю, к Петрову в кабак ходит Митюха, так проклинает-проклинает свою жизнь - беда, говорит. Лошадь своя - да корма-те ноне дороги, одному невыгодно фатеру нанимать, ну, и пошел в подряд к Сеньке Гуляеву.
- Мой брат по рублю в день всегда наживает, - сказал другой вошедший мужчина.
- Ну, поди, не всегда. А ты по каким ремеслам-то? -
- Столярю у Якова Карпова.
- Так.
- А тот, - ишь, кубарем-то свернулся, - из ваших? - спросил пришедший.
- Нет. Ночью, сказывают, прибег пьяной.
- Приказный, поди, какой.
- А бог его знает. Я перевернулся и сел на свою постель.
- Што, жестко спать-то? - спросил меня один из рабочих с клинообразной рыжей бородой.
- Я привык.
- Приказный, чай?
- Что делать, дядюшка! Рабочие стали одеваться.
- А ты вот что… Не знаю, как те звать-величать, не напишешь ли грамотку во Псковскую губерню: жона там с робятами, - сказал другой рабочий, низенький ростом, корявый.
- Ладно, - сказал я.
- Ты не думай, чтобы даром: денег дам, угощу.
- Я и так напишу.
- Ну, брат, мы знаем, как ваша-то братья живет. А ты отколева?
- Из Ореха.
- Слыхал. Из той губерни недавно со мной робил один, сказывал - дрянное там житье-то… Так насчет грамотки-то можно?
- Можно.
Один из рабочих накинул на себя зипун, другой поддевку, оба надели по фуражке, один взял молоток, надел на плечи узелок с пожитками, другой тоже надел узелок; столяр облачился в поддевку, накинул фартук, а с собой ничего не взял. Они ушли.
Когда я вошел в кухню, мужчин там уже не было, только две женщины пили кофей розно. Обе они поглядели на меня косо.
- А где бы мне умыться? - спросил я женщин.
- Умыться-то у нас негде: изо рта умываемся.
- Как так?
- Зачерпнем чайной чашкой из кадки… так и моемся.
Я так и умылся. Когда я умывался, женщина помоложе, которой вчера не было в кухне, объясняла мне:
- Мы воду-то от водовоза покупаем по гривне за ведро, да хозяйка, паскудная, ворует.
- Откуда же вода-то?