Хилари тихо смеется.
— Вообще-то, без меня. Сегодня вечером я возвращаюсь в Нью-Йорк. Ронан попросил меня присмотреть за делами в городе и доложить, если что-то пойдет не так.
Итак, Хилари был не просто водителем. Почему-то это меня не удивило. У него такая манера держаться и говорить, что заставило меня думать, что он очень образован. Странно, что именно он пришел встретить меня на пляже, но опять же Ронан Флетчер, очевидно, не возражал сделать все немного по-другому.
— Если тебе что-нибудь понадобится, ты всегда можешь мне позвонить. Вот. — Он сунул руку в карман и вытащил маленький черный кожаный бумажник. — Там внутри есть несколько визитных карточек. Возьми одну, — говорит он, протягивая мне бумажник.
Я так и делаю. Затем захлопнув бумажник, возвращаю ему, но не раньше, чем замечаю фотографию, вставленную в прозрачное пластиковое окошко внутри: Хилари и Ронан, оба в потных футболках, покрытые грязью, запрокинув головы, оба смеются над каким-то неизвестным весельем, в которое я никогда не буду посвящена. Было странно видеть смеющегося Ронана; он выглядит совсем другим человеком.
В доме нас никто не встречает. Не знаю, чего ожидала от интерьера — может быть, чего-то похожего на выцветший, стареющий особняк, с креслами с откидными спинками, шезлонгом, уютно устроившимся в эркере, тяжелыми, плотными шторами из богатой парчи, скрепленными сзади золотыми прихватками с кисточками. Чего я никак не ожидала, так это расцвета современной роскоши. Прохладный полированный мраморный пол. Дорогие на вид телевизоры с плоским экраном и секционные диваны, такие большие, что на них могли бы поместиться сразу семь или восемь человек. Все вокруг пахнет новизной и выглядит так, словно привезено из «Поттери-Барна» (прим. перев.: Pottery Barn — сеть американских магазинов, продающих высококлассную мебель) или «Мэйсиз» (прим. перев.: Macy’s — одна из крупнейших и старейших сетей розничной торговли в США. Универмаг Macy’s на 34-й улице в Манхэттене считается одной из самых притягательных для туристов достопримечательностей Нью-Йорка наряду со статуей Свободы и зданием Эмпайр-стейт-билдинг), от стеклянных ваз диковинной формы до толстых ворсистых ковров под ногами и мехового покрывала, аккуратно разложенного на спинке мягкого кремового кресла.
— Не волнуйся. Все настоящее. — Голос Ронана Флетчера эхом разносится по похожей на пещеру гостиной, отражаясь от стен, так что мне требуется мгновение, чтобы определить его точное местоположение.
Стоя в дверном проеме у окна, он одет в простую черную футболку и пару черных джинсов. Ноги босые, что почему-то заставило меня покраснеть. Что, черт возьми, со мной не так?
Его темные волосы были гладко зачесаны назад, когда мы виделись в последний раз, но теперь они откинуты назад с его лица густыми волнами, за которые любая девушка убила бы.
— Я отнесу вещи в вашу комнату, мисс Лэнг. — Рука Хилари на моем плече почти заставила меня подпрыгнуть; я совершенно забыла, что здесь.
— О, не беспокойся. — Я пытаюсь вырвать у него ручку моего багажа, но он оказывается слишком проворен.
— Это не проблема. Мне все равно надо идти собирать вещи. Уверен, что Ронан хочет перекинуться с тобой парой слов.
— Совершенно, верно. Спасибо, Хилари. Офелия, подойди и присядь. Давай пройдемся по нескольким домашним правилам, хорошо?
Невозмутимый, как всегда, Ронан неторопливо входит в комнату и садиться на диван, закинув одну руку на спинку дивана. Его тело уже не такое напряженное, как тогда, в Нью-Йорке, но в нем все еще чувствуется сдержанность, которая заставляет его казаться отстраненным и далеким от всего окружающего. Не могу точно сказать почему, но эта отчужденность одновременно настолько ошеломляющая и настолько невероятно тонкая, что у меня кружится голова.
Я подхожу и сажусь по другую сторону дивана, усевшись на краешек, согнув колени, положив руки на бедра и выпрямив спину, как шомпол.
— Выглядишь слишком напряженной, — говорит он. — Не стесняйся. Теперь это твой дом, Офелия. По крайней мере, на ближайшие шесть месяцев. Расслабься. Иначе тебе здесь будет очень плохо, а я этого не хочу.
Он прав, но мне потребуется больше пяти минут, чтобы начать закидывать ноги на мебель и расхаживать в спортивных штанах. Тем не менее, откидываюсь на спинку сиденья, стараясь не быть такой напряженной.
— Ты говорил, что существуют правила дома?
— Всего одно или два. Простые, очевидные вещи, которые, уверен, даже не нужно озвучивать. Однако, для ясности, будет лучше просто убрать их с дороги, и тогда мы оба сможем двигаться дальше. Согласна?
Раньше я не замечала ямочек на его щеках. Наверное, потому что он ни разу не улыбнулся во время нашей встречи в Нью-Йорке. Теперь, когда в уголках его рта появился легкий намек на веселье, они почти видны. Коннор унаследовал эту черту от своего отца. Просто с ума сойти, как они похожи.
— Во-первых, — говорит он, подняв указательный палец. — Я хотел поблагодарить тебя. Знаю… что нелегко находиться рядом со мной, Офелия, и также знаю, что не был очень хорошим человеком… — Кажется, он нащупывает оставшуюся часть фразы. Ему требуется некоторое время, прежде чем он продолжает. — Я был не очень любезен во время собеседования.
— Да, ты был настоящим придурком. — Слова срываются с моих губ прежде, чем я успеваю их остановить.
Вот дерьмо. Откуда, черт возьми, это взялось? Слишком поздно зажать рот рукой и заткнуться. Невозможно загнать эти слова обратно в рот, где им и место. Да что со мной такое? Брови Ронана медленно приподнимаются, его взгляд прожигает дыру в моей щеке. Не могу смотреть на него. Во всяком случае, не напрямую. Искоса бросаю на него страдальческий взгляд. Мужчина выглядит слегка ошеломленным.
— Вау. Никто не был так откровенен со мной с тех пор, как умерла Магда, — говорит он.
— Мне очень жаль. Это было слишком. Мне не следовало…
— Нет, нет, ты права. Я был придурком. Вел себя очень резко. За это я приношу свои извинения. У меня больше нет привычки быть милым с людьми. И, наверное, должен был попросить кого-нибудь другого взять у тебя интервью. — Его голос насыщенный и мягкий, как теплый кофе. Акцент, который я пыталась распознать, когда мы впервые встретились, теперь, здесь, на острове, где, казалось, почти все обитатели были ирландцами по происхождению, стал немного более осмысленным. Его почти не слышно, но несколько слов, которые он произнес, были слегка окрашены легким акцентом. Слушать, как говорит Ронан — неожиданное удовольствие, которое заставило мои пальцы поджаться в туфлях.
— Сомневаюсь, что ты позволил бы кому-то другому принять такое важное решение за тебя, — говорю я. — Ты не производишь впечатления человека, который доверил бы заботу о своих детях кому попало.
Ронан долго смотрит на меня.
— Ты права. И поэтому я здесь, извиняюсь, а ты здесь, так далеко от дома. Незнакомка в чужой стране. — Мужчина поворачивается и смотрит в окно рядом с собой, не сводя глаз с чего-то вдалеке. — Полагаю, это подводит меня к самому важному правилу, которого я хотел бы, чтобы ты придерживалась. Здесь, на острове, ты никого не знаешь. Наверное, было бы заманчиво попытаться завести друзей. Друзей-мужчин. Может быть, найти кто-то особенного, с кем можно провести время. Романтически, — добавляет он в конце, как будто его точка зрения не была достаточно ясной.
Но я услышала его громко и отчетливо и уже ерзаю на месте.
— Ронан, поверь мне. Я не собираюсь спускаться по водосточной трубе, чтобы попасть на первую базу с местным жителем. Я здесь, чтобы присматривать за детьми. Это все. У меня нет никакого интереса встречаться с людьми, мужчинами или кем-то еще.