Прошло очень много времени, прежде чем лодка снова вернулась.
Когда это произошло, я наблюдаю, как Салли и Линнеман вытаскивают еще пятерых мужчин из лодки и тащат на берег.
— Поверить не могу, — говорит один медик, — Парень в белой рубашке плавал за ними всеми. Он вытащил каждого.
— Это Салли Флетчер, — говорит другой.
— Брат Ронана Флетчера?
— Ага.
— М-да. Наверное, героизм — это семейная черта.
Больше я ничего не слышу. Я наблюдаю, как Салли носится взад и вперед по пляжу, пытаясь скоординировать всех, убирая мокрые волосы с глаз, срывая мокрую рубашку через голову, чтобы прижать промокший материал ко лбу пожилого мужчины, оказывая давление. Наблюдаю, как он закрепляет лодку, подтягивая ее к берегу, мышцы на его спине напрягаются и бугрятся, когда он работает. Он ранен довольно сильно, его кожа поцарапана, красная и кровавая. Наблюдаю, как он помогает поднимать парня на носилки, а затем вижу, как его колени подкашиваются. Салли падает на землю, глаза закатываются назад.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Добрый самаритянин
— По-видимому, все далеко не так плохо, как они думали. Обычное переохлаждение. Сегодня вечером его привезут обратно в медицинский центр.
— Боже, это безумие, что на острове нет настоящей больницы. Идиотизм.
Еще безумнее было наблюдать за тем, как Салли с тремя выжившими членами экипажа «Посейдона» увозят с острова на вертолете. В общей сложности Салли вытащил из воды одиннадцать человек, но восемь из них либо уже были мертвы, либо умерли на берегу.
Роуз варит куриный суп, а я учу детей арифметике и английскому за обеденным столом. Эми совершенно не обращала внимания на события прошлой ночи. Коннор заснул до прибытия Салли и не просыпался до прибытия вертолета, так что он увидел только часть спасения. Слава богу, он вообще не видел Салли. Парень, копия Ронана, мечущийся взад и вперед по пляжу? Это вызвало бы больше, чем несколько вопросов, а я не уверена, что прямо сейчас готова справиться с монументальной задачей — рассказать о брате-близнеце Ронана. Коннор все спрашивал, нельзя ли ему пойти посмотреть на обломки «Посейдона», которые все еще валялись на берегу. Но я слишком напугана, чтобы позволить ему это. Шесть человек все еще считались пропавшими без вести, и последнее, что мне было нужно — чтобы он увидел раздутый, искалеченный труп, вынесенный на берег.
— Я все еще корю себя за то, что не спустилась на пристань, — говорит Роуз. —Видела огни и машины, мчащиеся по дороге, но было так холодно. Я не могла этого вынести. Все еще говорят об этом. Это была самая большая суматоха за очень долгое время. — Роуз останавливается, бросив на меня косой взгляд, который я скорее чувствую, чем вижу. — Я также, возможно, слышала, что ты была очень расстроена из-за сама знаешь кого, — лукаво говорит она. Мы старались не упоминать имя Салли в присутствии детей. — Это правда?
— Конечно, я была очень расстроена. Он рисковал своей жизнью в этой маленькой лодке. Он столько раз входил и выходил из воды. Думаю, все беспокоились о нем.
— Майкл Гилфорд сказал, что видит все совсем не так. Он сказал, что у тебя была истерика. Ты вопила на санитаров, чтобы они делали свою работу. Бегала взад и вперед по пляжу, как одержимая женщина. Он сказал, что ты выглядела так, будто вот-вот схватишь нашего задиристого друга и сама утащишь его домой.
— Пффф. Что за нелепость?
Роуз тихонько смеется себе под нос, хватая щепотку соли из ладони и высыпая ее в бурлящий чан, стоявший перед ней на плите.
— Бедный Майкл. Каждый раз, когда женщина ступает на остров, он начинает ее обхаживать. А потом бац и она влюбляется в сама знаешь в кого. И все.
— Я не влюблена в сама знаешь в кого.
Эми с горящими глазами, вскидывает голову, отвлекаясь от лежащего перед ней листка бумаги, на котором усердно снова и снова писала буквы алфавита.
— Ты влюбилась? — удивленно спрашивает она. — Знаешь, это мерзко. Это значит, что ты должна целовать мальчика с открытым ртом.
— Ты права, звучит мерзко, — соглашаюсь я. — Но ты не волнуйся, Роуз ошибается. Я не влюбилась.
— Хорошо. Думаю, что мальчики и девочки не должны целоваться. Они даже не должны держаться за руки. Это не гигинично.
— Гигиенично?
Эми кивает головой.
— Да. На мальчиках повсюду большие микробы. Когда прикасаешься к ним, они заражают тебя своими микробами.
— Понятно.
Роуз изо всех сил старается не рассмеяться, а Коннор закатывает глаза.
— У девочек микробов не меньше, чем у мальчиков, Эми.
Она наклоняет голову и снова принимается рисовать стебель очень высокой буквы «Т».
— Я так не думаю. От мамы всегда приятно пахло, как от цветов. От Фелии и Роуз тоже. От тебя пахнет собачьими какашками.
— Ты не нюхала собачьи какашки.
— Нюхала. На тебе.
— Хватит, вы двое. Почему бы вам не сосредоточиться на своей школьной работе, а потом можем пойти поиграть в какую-нибудь игру или еще что-нибудь.
— Снаружи? — Коннор выглядит слишком обнадеженным.
Знаю, что как только я выпущу его через парадную дверь, он побежит к утесу с биноклем, чтобы осмотреть скалы внизу на предмет обломков корабля.
— На улице холодно, и все еще идет дождь. Прости, милый. Может быть, завтра, если погода немного улучшится.
И они уничтожат жуткие свидетельства несчастного случая, произошедшего прошлой ночью.
Мой ответ совсем не радует Коннора.
— Без разницы. Не могу дождаться, когда мы сможем нормально ходить в школу. По крайней мере, тогда мы сможем иногда бывать на улице.
— Еще две недели, — соглашаюсь я.
Если он хотел, чтобы я обиделась на то, что он скорее предпочтет пойти в школу, чем останется со мной дома, то он будет очень разочарован. Мне нравится преподавать им уроки, но для детей было нехорошо все время находиться в окружении взрослых. Им обоим нужно было быть рядом с другими ребятами, как нормальным детям. Этот большой старый дом с его пустыми спальнями и извилистыми коридорами, хотя и красиво украшенный и сверх меры удобный, не подходящая игровая площадка для детей.
— Ты пойдешь проведать его? — неожиданно спрашивает Роуз.
— Кого?
Вздохнув, она приподнимает одну бровь.
— Сама знаешь кого.
— О боже, нет. С какой стати мне это делать?
— Потому что ему было бы приятно увидеть дружелюбное, знакомое лицо. Сомневаюсь, что кто-то еще на острове заглянет проведать его.
— А я сомневаюсь, что он считает мое лицо дружелюбным или знакомым, Роуз. Мы разговаривали несколько раз, и каждый раз он вел себя как осел, а я злилась. Я, вероятно, последний человек, которого он хотел бы видеть, пока выздоравливает.
— Думаю, ты ошибаешься, — говорит она, помешивая суп все быстрее и быстрее, как будто она на самом деле не обращает внимания на то, что делает. — Мне кажется, люди его недооценивают. Думаю, что он способен на доброту. С другой стороны, думаю, что он также питается ссорами с людьми, поэтому, вероятно, получит удовольствие от хорошей перепалки с тобой. Это мгновенно поставит его на ноги.
— А ты собираешься навестить его?
Роуз прекращает помешивать и полностью разворачивается ко мне с выражением ужаса на лице.
— Черт возьми, нет. Этот человек злобен, как медведь, попавший головой в капкан, особенно когда болен. Я бы не вошла в этот медицинский центр, даже если бы мне заплатили.
***
Назовите меня мазохисткой, но позже тем же вечером я обнаруживаю, что толкаю двери медицинского центра, пытаясь понять, хочу ли я убежать или хочу спросить медсестру в приемной, в какой палате находится Салли, и нанести ему визит.