В конце концов, решение было очевидным, хотя и печальным.
И вот я здесь, в другом самолете. Колеса подняты. Тридцать тысяч футов. Еще один джин с тоником и еще одна плохая еда в самолете.
Во время семичасового путешествия по стране у меня было достаточно времени, чтобы просмотреть досье детей. Коннор и Эми. Преодолевая свою нерешительность последние несколько дней, я действительно не думала о маленьких людях, о которых мне поручено заботиться. Как правило, я всегда думала о детях в первую очередь. Судя по документам, и Коннор, и Эми выглядели как обычные пяти и семилетние дети. Коннор любит футбол и, очевидно, хочет стать смотрителем зоопарка, когда вырастет. Первая часть его досье содержит записи о его любимой еде (макароны), его любимом цвете (оранжевый), его любимом животном (зебра) и многих других мелких фактах, которые, несомненно, облегчили бы наведение мостов с мальчиком. Однако, следующая часть его досье, намного более обширная. В нем оказались записи многочисленных бесед с Бруклинским детским психологом по имени доктор Ханс Филдинг.
«Коннор демонстрирует нежелание подчиняться. Поговорив с его отцом, я убедился, что Коннор был счастливым, беззаботным, веселым ребенком до смерти своей матери пять месяцев назад, но с тех пор стал агрессивен и часто склонен к приступам гнева и депрессии. Конечно, этого и следовало ожидать».
И еще:
«Прошло восемь месяцев после смерти его матери, а Коннор не проявляет никаких признаков положительной динамики. К сожалению, Коннор до сих пор не признал смерть своей матери. Его отказ верить, что она ушла, указывает на скрытый эмоциональный поток внутри ребенка, в результате чего он еще недостаточно эмоционально созрел, чтобы справиться с глубокой и болезненной реальностью горя и потери. Крайне важно, чтобы Коннор принял смерть своей матери, и как можно скорее, иначе фантазия, в которой он утверждает, что она все еще жива, может стать глубоким жизненно важным аспектом его личности».
Однако через десять месяцев после смерти миссис Флетчер у Коннора, похоже, произошел прорыв.
«Время, проведенное мистером Флетчером с Коннором, явно повлияло на перемены в ребенке. Более яркий, отзывчивый и в целом более позитивный, Коннор, кажется, отходит от печали, охватившей его с прошлого мая. Теперь я с облегчением слышу, как Коннор говорит о своей матери во время наших сеансов. Хотя признание того, что она мертва, очевидно, все еще причиняет ему большое горе, Коннор часто упоминает ее в прошедшем времени. Во время совместного сеанса, на котором Коннор и его отец присутствовали в моем офисе, Коннор выразил желание возложить цветы на могилу матери. Я всем сердцем поощряю это. Хотя могу только представить как нелегко для Коннора посещение могилы миссис Флетчер, но это придаст ребенку чувство завершенности. Возможно, так же как и мистеру Флетчеру».
Мое сердце болит за бедного ребенка. Последняя запись в заметках из кабинета доктора Филдинга датирована семнадцатым октября, месяц назад, и в этой записи Филдинг описывает замечательный прогресс, которого добился мальчик. Это в какой-то мере снимает часть беспокойства о встрече с ним, но все же. Потерять родителя в столь юном возрасте? Боже, даже думать об этом невыносимо.
Об Эми я беспокоюсь меньше. В ее досье столько же бумаг и столько же подробностей. Она хочет стать зубной феей, когда вырастет. Ее любимый цвет — зеленый, а любимое животное — динозавр. Она явно проводила с доктором Филдингом не меньше времени, чем Коннор, хотя его записи об их встречах куда менее устрашающие.
«Эми, как и многие дети ее возраста, очень быстро приспособилась к новым обстоятельствам. Ее иногда одолевает печаль по поводу смерти матери, однако по большей части она остается спокойным, счастливым, умным ребенком. Беспокойство мистера Флетчера о ней вполне понятно. Я посоветовал ему проводить с ней как можно больше времени, чтобы она не чувствовала себя брошенной обоими родителями. Я убеждал его пересмотреть свое решение и взять отпуск, пусть даже на короткий срок. Он сообщил, что сделает все возможное, чтобы это произошло. А пока я с удовольствием посоветую встречаться с Эми только раз в две недели, в отличие от Коннора, которого я хотел бы видеть два раза в неделю».
Фотографии детей, пришедшие вместе с папкой, довольно странные. Я подумала, что Флетчер мог бы послать совместную фотографию улыбающихся и счастливых детей, возможно, еще до таинственной трагедии, унесшей жизнь их матери. Вместо этого фотографии Коннора и Эми были сняты по отдельности.
Коннор похож на своего отца — ореол темных волос, которые торчат и завиваются повсюду, и темные, одухотворенные глаза, которые смотрят прямо на меня с изображения. На обеих щеках виднеются глубокие ямочки, и, должно быть, они становятся еще глубже, когда мальчик улыбнулся. На фото Коннор стоит с каменным лицом, смотря прямо в объектив камеры, ни малейшего проблеска эмоций не отражается на его лице. На нем белая рубашка на пуговицах, застегнутая высоко под подбородком, и простые шорты цвета хаки, которые демонстрируют его неуклюжие, тощие ноги. Было ясно, что он будет высоким, как и Ронан.
Эми на фотографии сидит в индийском стиле на кресле, подперев спину бело-голубой полосатой подушкой, и смотрит куда-то влево от камеры. Как и ее брат, она не улыбается, хотя ее тонкие, невероятно красивые черты кажутся менее отягощенными, чем у Коннора. Во всяком случае, она выглядела нетерпеливой, готовой к тому, чтобы этот момент закончился, чтобы перейти к следующему.
— Еще джин с тоником, мисс? — Я даже не заметила стюардессу, стоявшую рядом со мной в проходе.
— Нет. Но все равно спасибо.
Мне хотелось бы принять выпивку, и сказать ей, чтобы она продолжала приходить с новой порцией, но самое последнее, что мне нужно, это жуткое похмелье, когда я приземлюсь в округе Нокс.
***
Я думала, что получу довольно приличное представление о Мэне, когда поеду из аэропорта на север, в Порт-Криф, где сяду на паром до Козуэй, однако, когда самолет приземлился, мир был окутан темнотой, и небо оставалось черным, как смоль, из окна моего такси, пока я не заснула. Мне не нужно было беспокоиться о такси. В зале прибытия меня ожидал довольно тучный, лысеющий парень в огромном зеленом пальто, которое доходило ему до колен. В руке он держал листок бумаги, на котором черным фломастером было торопливо нацарапано мое имя. Он выглядел так, будто вот-вот уснет, прислонившись к перилам, с темными кругами под глазами. Оказалось, что это Кэррик, и он был моим таксистом. А еще он был ирландцем, и понять его было почти невозможно.
Первое, что он мне сказал, было:
— Где твое пальто, мисс? Там холоднее, чем у монашки за пазухой. Ты умрешь, если выйдешь на улицу в этой хлипкой штуковине.
На него, похоже, не произвел особого впечатления огромный шерстяной свитер, который мама заставила меня взять с собой в самолет на случай, если замерзну. Я слишком устала, чтобы спорить с ним и сказать, что довольно теплокровная и мне не понадобится пальто, особенно если мы просто пройдем из аэропорта к машине, поэтому просто расстегнула молнию своего багажа и вытащила толстое, неуклюжее пальто, которое привезла с собой. Слишком много флисовой подкладки, и просто нелепый капюшон. Думаю, я переборщила. Это просто смешно.
Ага, смешно до тех пор, пока не иду за Кэрриком на улицу и холодный ветер не пытается высосать воздух прямо из моих легких. Насколько холодно бывает зимой на Манхэттен-Бич? Пятьдесят пять градусов (прим. перев.: десять градусов Цельсия)? Может быть, сорок (прим. 4,5 градуса Цельсия), хотя это кажется маловероятным. Ветер, пронизывающий вестибюль крошечного аэропорта округа Нокс, едва ли превышает десять градусов (прим. перев.: двенадцать с половиной градусов Цельсия). Наверное, даже ниже. Он вонзается в ткань моего пальто, как горячий нож в масло, мгновенно пронзив меня до костей. Я околела к тому времени, как забралась на заднее сиденье странной формы такси, ожидавшего нас в паре сотен футов, и Кэррик усмехнулся себе под нос.