В аэропорту Мельников рассказал о том, что все документы имеются у него в двух экземплярах на случай каких-либо непредвиденных обстоятельств или утери. И копии хранятся в одном из шкафов в его бывшем кабинете. Таня, конечно же, вызвалась отправиться туда. И Арсений намеревался пойти с ней, но Евгений отвоевал у него это право. До самолета у них оставалось три часа, и это будет настоящим чудом, если Таня с Женей на него успеют.
— Давай, — несмело обратилась к нему Таня, не понимая, радоваться ей такой защите Громова или нет, — договоримся на берегу о том, что ты не будешь устраивать… мордобой?
Она ведь мечтала вновь ощутить это сладкое чувство. Она вновь слабая и хрупкая. Она вновь рядом с ним. С Ильей она никогда не ощущала себя таким образом. С Ильей Таня чувствовала, будто она в их паре ведет. Вся ответственность, все решения. Всё лежало на её хрупких и частично больных плечах. С Громовым же всё это пропадало. Оставалась слабая, нежная Таня. И непобедимый, всесильный Евгений. Вот только чувство это… вызывает зависимость. А потом, когда Громов отправится к Алисе, а Таня — к Илье, ломка будет неминуемой и нестерпимой. И Тане не хотелось опять соблазняться на это. Нельзя. Не надо…
— Чем он угрожал тебе? — поинтересовался Громов, не поворачивая головы к Тане. Внутри всё бешено клокотало и пульсировало. Ему не терпелось встретиться с Куликовым лично. Он и раньше предполагал, что их встреча вряд ли будет иметь хороший исход, но после того, что он узнал сегодня… Впрочем, главного Таня не рассказала. Она не рассказала о себе.
— Женя, давай не будем! — покачала головой Алексеева, посмотрев на таксиста, который даже уменьшил громкость радио. Похоже, он счел беседу своих пассажиров куда более интересной.
— Отвечай, — практически сквозь зубы процедил Евгений, наблюдая за сменяющимися улицами Москвы и проклиная невозможность быть сейчас за рулем своей машины и мчаться в Федерацию на большой скорости, а не ощущать, как медленно сгорают нервные клетки в ожидании конечной точки их поездки.
— Сказал мне пить из закрытых бутылок, — тихо произнесла Таня, понимая, что лучше оставить свою гордость на потом. Сейчас Громов выглядел так, что даже если легонько ткнуть его пальцем, взрыва будет не избежать.
— Он сказал это просто так, прямо с порога? — уточнил Громов, понимая, что, разумеется, между Стасом и Таней был какой-то предшествующий диалог.
— Женя, — вздохнула фигуристка, последний раз обдумывая, стоит ли признаваться, — он пригласил меня на ужин.
Громов шумно вздохнул, гневно поджимая губы. Если бы Таня видела его лицо, то заметила бы небольшую вену, проступившую у виска.
— И ты ему отказала, — Евгений кивнул сам себе. Это был действительно не вопрос. Это была констатация случившегося. Пазл в голове Громова сошелся.
— Таня, у тебя были с ним отношения? — пытаясь сохранять последние капли хладнокровия, поинтересовался Женя, наконец встретившись взглядом с Таней.
На несколько секунд Алексеева потеряла возможность даже сделать вдох. До Стаса у неё не было никаких отношений. Но и то, что было между ней и Куликовым, сложно назвать этим словом. Он соблазнил её, сыпал красивыми словами о том, что это навсегда, что они созданы быть вместе, что они потрясающая пара на льду и вне его. И вскользь говорил, что Таня должна доверять ему. Особенно на льду. В высоких поддержках…
— Это не то, чтобы отношения, — запинаясь, призналась она.
— Спала с ним? — голос Громова становился громче и злее. По спине Тани начали ползти мурашки ужаса. Глаза Евгения окончательно потеряли остатки разумного, светлого, человечного. Тане стало не по себе.
— Женя, к чему все эти в-вопросы? — губы фигуристки начали дрожать. У неё было ощущение, будто Громов сейчас абсолютно вне себя. Что того Жени, которого она знала, в данные минуты нет. Это кто-то другой. Кто-то ещё более злой. Более неконтролируемый.
— К тому, — громко начал он, с облегчением заметив, что они почти подъехали к Федерации, — чтобы ты поняла, почему без «мордобоя» не обойтись.
Таксист припарковался у Федерации, и Громов, буквально прорычав водителю, чтобы тот не выпускал Таню, быстро вышел из машины.
— Нет! — крикнула фигуристка, тщетно дергая ручку двери и видя, как удаляется силуэт Жени. — Выпустите меня!
— Простите, — с толикой вины начал немолодой таксист, — но с вашим мужем, я так понял, шутки плохи.
— Что?! — голос Тани сорвался на неприятный истеричный фальцет. — Он мне не муж! Выпустите! Он его убьет!
Таня вновь предприняла попытку к бегству и, дернув ручку двери, навалилась на неё ещё и плечом, однако сразу же застонала от боли, буквально сгибаясь пополам и ощущая обжигающие слёзы, побежавшие из глаз.
— А если я вас выпущу, то он убьет меня, — тихо ответил мужчина, посмотрев в зеркало заднего вида и сочувственно вздохнув.
***
Евгения трясло от злости. Он мог контролировать различные ощущения и блестяще справлялся с волнением перед прокатами, но то, что кипело в нём сейчас, подавить было невозможно. Куликова можно было бы избить только за то, что он оставил Таню после того, как сам же и уронил. Конечно, в парном катании у всех разные подходы к тому, виноват ли партнер в падении партнерши из элементов, во время которых она находится в его руках. И ситуации действительно бывают разные, но Громов был уверен, что вина партнера есть всегда, даже если он просто «словил кант» лезвием конька и попал в борозду, оставленную на льду предыдущими фигуристами.
Евгений давно подозревал, что между Таней и Стасом что-то могло быть. И сегодняшние её признания только усугубили и без того сильное желание Громова сделать всё, чтобы Куликова хоронили в закрытом гробу. Последний раз такую ярость Евгений ощутил пять лет назад, когда в подъезде услышал голос своей соседки, зажатой в угол несколькими мужчинами.
— Женя, рад тебя видеть. Как раз хотел тебя попросить передать Тане её плащ, который она оставила у меня, — Стас, вернувшийся с обеда и заходивший в свой кабинет, заметил приближающуюся фигуру Громова. Они никогда не разговаривали, хотя и пересекались, но теперь Куликов считал, что имеет полное право обращаться к Евгению на «ты».
А вот олимпийский чемпион такого обращения в свою сторону от едва знакомых ему людей не терпел абсолютно. Как не любил излишнего официоза и обращения по отчеству. «Евгений» и на «Вы» было оптимальным. Но сейчас Громов был в таком состоянии, что даже не слышал слов, сказанных Стасом.
Он поравнялся с ним, проигнорировав удивление на лице Куликова, положил ладонь на его шею и ударил лбом о дверь. От удара та распахнулась настежь. Громов не дал Стасу вывалиться наружу, легко справился со слабыми попытками вырваться из захвата и с силой швырнул его на пол.
— Это объясняет твою провальную карьеру фигуриста — зло ухмыльнулся Евгений, смотря как Стас, перевернувшись на спину, отползал к стене. — Даже в ботинках на ногах устоять не можешь. Стоит ли говорить про коньки?
Куликов вжался в стену, всё ещё не поднимаясь и надеясь, что лежачего, а точнее полу-сидячего, Громов бить не станет. Он часто дышал и со страхом смотрел на двухметрового фигуриста, который на мгновение остановился, размышляя, что делать дальше с «добычей», загнанной в угол.
— Через две недели, когда я вернусь из Германии, — начал Громов, давая Стасу понять, что его «угрозы» даже звучать никогда не будут настолько пугающе, — тебя здесь быть не должно. Ты однажды надломал Тане карьеру. А теперь самостоятельно сломай её себе. Или я помогу. И то же самое сделаю с твоими ногами. Всё равно не умеешь ими пользоваться.
Куликов нахмурил брови, с ненавистью смотря на Евгения. Бессильная злоба начинала клокотать внутри. Нужно было подняться, но он попросту боялся, что Громов ударит его вновь. А от предыдущего удара лбом о дверь голова раскалывалась и звенела до сих пор.
Громов, не дожидаясь какого-либо ответа, повернулся к шкафу, находя полку, о которой говорил Мельников. И это стало ошибкой. Он полагал, что напугал Стаса достаточно, но тот не упустил возможности и резко поднялся, с небольшого разбега засадив Громову удар локтем в поясницу. Евгений обернулся и скинул с себя Куликова, а затем ловко перехватил его руки и заломил их за спину, уткнув Стаса лицом в дубовый стол и не давая ему даже шанса пошевелиться.