— Почему? — не понял он.
— Потому что если бы ты считал нужным, то рассказал сам, — вздохнула Таня. — Я знаю, как больно говорить о дорогих людях, которых больше нет.
Громов несколько долгих минут молчал, чувствуя какое-то странное смущение. Возможно, всему виной было похмелье, дарившее Жене букет ранее неизведанных ощущений.
— Откуда тебе знать?
Таня грустно ухмыльнулась.
— Что, Женя, — с толикой злости поинтересовалась она, — ты тоже не всё обо мне знаешь?
Громов раздраженно поджал губы, опуская взгляд на стол. Таня права. Они вообще мало что знают друг о друге. Но одно было фактом: о его прошлом и о его маме Таня даже сейчас знала больше, чем кто-либо другой. Алиса знала лишь то, что мать Жени мертва.
— В тринадцать лет, — внезапно начал Евгений, повергая Таню в легкий шок, — я узнал о том, что у отца есть любовница. И не одна.
Таня нахмурилась, внимательно наблюдая за Громовым и не понимая, как устроен его мозг. Почему когда она просила что-то рассказать — он старательно молчал, а вот когда изобразила, что эта тема ей совершенно не интересна, то он начал откровенничать? Но в любом случае Таня предпочла молчать и слушать. Слишком не хотелось «спугнуть» этот порыв.
— У нас с мамой всегда были очень доверительные отношения, — продолжил Евгений, чувствуя образовавшийся в горле ком. — Знаю, это странно. Я ведь вроде мальчишка, а тут…
— Моим лучшим другом был мой дедушка. Так что я, похоже, тоже странная, — улыбнулась Таня, чувствуя, как на сердце что-то сжалось. Этот человек заменил ей отца, и он воспитывал её до четырнадцати лет, забрав от мамы и отца-алкоголика. Но после его смерти Таня вновь вернулась к родителям. Жизнь с отцом была невыносимой, и это стало последней каплей в принятии решения о том, чтобы уехать в Москву в училище олимпийского резерва.
— Дедушка? — удивился Женя. — Ты никогда о нем ничего не говорила.
— По той же причине, по которой ты не говоришь о своей маме, — вздохнула Таня, опуская взгляд вниз и начиная прокручивать скромное колечко на среднем пальце.
— Он умер? — предположил Громов.
— Да.
Евгений не знал, что сказать. Он смотрел на маленькую Таню, на её растрепанные после сна волосы, на миниатюрный носик, и видел, как по щеке скользнула слеза. Она быстро смахнула её и подняла взгляд на Громова.
— Ты начал рассказывать, — напомнила Таня, — прости, я тебя перебила…
Евгений опустил взгляд на стол, пытаясь снова собраться с мыслями, но теперь это давалось ещё сложнее. К раскалывающейся голове и ноющей душевной боли, которая просыпалась каждый раз, как речь заходила про маму, теперь добавилось искреннее сочувствие Тане, а вместе с этим — интерес. Евгений почувствовал, что этот человек был для неё невероятно важен. И что за её потерей стоит боль не меньшая, чем его собственная. Но чтобы иметь право спрашивать о нем, Жене придется открыться самому. Так будет честно. Так будет правильно.
— Я ввалился к отцу в кабинет, прямо когда у него на коленях сидела очередная девица, — вспомнил Громов, презрительно поморщившись. — Она, конечно, сразу же выбежала, натягивая обратно вниз свою юбку.
— А ты?
— А я стал истерить, что всё расскажу маме, — горько ухмыльнулся Евгений. — На что он махнул рукой и сказал: «иди, говори».
Громов снова замолчал, тяжело вздохнув, а затем провел ладонями по лицу. Таня выжидающе молчала, понимая, что торопить его нельзя. То, что он решил что-то рассказать — уже огромный шаг для него.
— Но я понимал, что это убьет её, Таня, — Евгений поднял на неё взгляд, и её на мгновение передернуло. Глаза Жени блестели не от похмелья, не от простуды. Они блестели от плескавшейся боли. Он искал в Тане поддержку. Она была ему жизненно необходима. Как и сама Таня.
— И это… убило, — Громов снова закрыл лицо ладонями.
— Но она умерла, когда тебе было шестнадцать? — не понимала Таня.
— Я молчал три года, — проговорил себе в ладони Евгений, боясь посмотреть Тане в глаза. Так, как когда-то боялся посмотреть в глаза маме.
— Почему? — Таня ближе наклонилась к нему.
— Потому, что она любила этого ублюдка! — резко огрызнулся Громов, убирая ладони с лица. — Она знала, что его любят женщины. И, возможно, даже подозревала, что он с ними спит, но любила всё равно!
Таня покачала головой, медленно выдыхая и пытаясь переварить услышанное.
— Однажды она снова начала говорить о том, как скучает по нему, когда его нет, — сквозь зубы процедил Громов, вспоминая последний день её жизни, — и я понял, что так больше не может продолжаться. Я всё ей рассказал.
— И о том, что молчал три года?
После этого вопроса Евгений снова надолго замолчал. Это было самое болезненное во всей этой истории.
— Нет, — со звенящей сталью в голосе и отчетливой ненавистью к самому себе ответил он. — Когда отец пришел домой, и мама накинулась на него, он перевел все стрелки на меня, сказав, что я обо всем давно знал и молчал.
Губы Тани шокировано приоткрылись, но затем она всё же поджала их, опуская взгляд на свои колени и понимая, что просто не знает, что на такое ответить. Вряд ли Женя хотел услышать сейчас что-то банальное из разряда «она тебя простила, она тебя любила».
— Её убил не он, — покачал головой Громов, — её убил я. Его ложь она проглотила бы. Но мою… Она не ожидала от меня такого предательства…
Евгений в который раз закрыл лицо ладонями, чувствуя, что ему просто хочется завыть в голос. Он снова вспомнил это. Он снова вспомнил её взгляд.
— Женя? — Юлия перевела взгляд на сына, потерянно, будто была не молодой женщиной, а совсем юной девочкой, посмотрев на него. — Это ведь не так? Папа не прав? Ты ведь узнал только недавно, да?
Алексей Симановский, стоявший на пороге квартире, самодовольно скрестил руки на груди, смотря на испуганного Женю, округлившего от страха свои большие глаза.
— Будь мужчиной, — ядовито подначивал его он. — Скажи правду. Раз уж ты начал её говорить, говори всё, до конца.
— Мам, — юный Евгений сглотнул образовавшийся в горле ком, — я знал давно…
Юлия прикрыла глаза, из которых побежали слёзы. Она давно смирилась с тем, что безразлична мужу, но сын был смыслом её жизни. Она никогда не могла представить, что он способен на такое. Она совсем не так его воспитывала.
Женя сразу же бросился обнять её, но она выставила руки перед собой, не давая себя коснуться и совсем не представляя, что это было бы их последнее объятие.
— Не надо, родной, — дрожащим голосом произнесла она, — я сейчас улечу, ладно? Отдохну, развеюсь, а потом всё будет как прежде… Мне нужно… Нужно сменить обстановку…
— Мама! — умоляюще воскликнул Женя, чувствуя, что и сам готов вот-вот разреветься. — Я хотел как лучше!
— Лжи во благо не бывает, малыш, — покачала головой Юлия, с болью в глазах смотря на сына и как-то горько улыбаясь.
Она хотела обнять сына, но сейчас чувствовала, что если сделает это, то останется здесь. Но ей было необходимо несколько недель, чтобы не видеть этой квартиры. Не видеть место, которое она считала святым для их семьи — их семейное гнездышко. То самое, в которое, как оказалось, любимый муж приводил многочисленных женщин. А любимый сын об этом молчал. Три года…
— Я виноват в её смерти, Таня, — обреченно простонал Громов, боясь посмотреть на неё и увидеть в любимых карих глазах то же разочарование, что увидел в серых глазах мамы много лет назад. То разочарование, которое преследовало в ночных кошмарах.
— Не он, Таня, а я…
========== Отпустить, нельзя вернуться ==========
Комментарий к Отпустить, нельзя вернуться
Песня, подарившая вдохновение:
Frans - liar
15 сентября, 06:00.
Несколько минут между Татьяной и Евгением была гнетущая тишина. Громов тонул в воспоминаниях, приправленных адской головной болью и насморком, а Таня пыталась осознать услышанное. Женя был уверен, что виноват в смерти своей мамы, но Таня понимала, что это совершенно не так.
— Ты был бы виноват, — тихо и очень несмело начала она, только сейчас заметив, что за окном уже начинало светать, — если бы был за штурвалом самолета.