Громов приподнял голову с рук, сложенных на столе, и горько ухмыльнулся, встретившись взглядом с Таней. Вот только легче от её слов не становилось.
— Ты должен отпустить её, Женя, — аккуратно предложила Таня, — понимаешь?
Евгений снова опустил голову, чувствуя, как сердце сжимается от очередной порции болезненных воспоминаний. Много лет назад, в свое самое первое посещение катка, Юлия сказала ему нечто похожее, когда Женя боялся шагнуть на лёд.
— Ты ведь большой мальчик, — улыбнулась она. — Отпусти меня.
— Я не могу, — вымученно выдохнул он, — я не хочу.
— Но так жить нельзя, — покачала головой Таня, а затем, забывая обо всем, что произошло между ними, неосознанно потянулась к нему и положила свою ладонь на его запястье.
Женя, удивленный такому жесту, приподнял голову. Вот только понять его эмоций по глазам Таня не смогла и, смутившись, убрала ладонь обратно себе на колено, опустив взгляд. Громов виновато поджал губы, пытаясь поймать хоть одну мысль, которую можно было бы озвучить, но они будто разлетелись в разные стороны.
— Как я себя вел? — устало улыбнулся Женя, желая сменить тему, которую хотел поднимать меньше всего. — Дебоширил?
— Читал Есенина, — призналась Таня. Да, Женя успел и подебоширить, и поприставать к ней, но этого она могла ожидать от него в таком состоянии, а вот стихи…
— Серьезно? — брови Громова взметнулись вверх. Его мама обожала поэзию и пыталась привить эту любовь сыну путем частого чтения.
— Да, — смущенно улыбнулась Таня. И эта искренняя, девичья улыбка его Плюши, по которой он так скучал, будто стала бережным дуновением теплого воздуха, направленного на давнюю и глубокую рану Жени. И боль на мгновение отступила, позволяя Евгению вздохнуть свободнее. Он тоже улыбнулся ей в ответ.
— Меньше всего мне хотелось бы прослыть сопливым романтиком, — вздохнул он, прекрасно понимая, что ему плевать на то, кем и как он прослывет для общественности. А вот перед Таней было отчего-то действительно неловко. Где ледяной он, а где любовная лирика?
— Романтиком тебя действительно трудно назвать, — с толикой грусти констатировала Таня, — а вот сопливый ты, увы, уже.
Евгений снова шмыгнул носом, чувствуя, что дышать становится всё более затруднительно. Сегодня у него должна была быть тренировка, но её, похоже, придется пропустить. И в первую очередь скорее из-за адского похмелья, чем из-за простуды. Он снова потянулся к графину, наливая воду в стакан.
— От кого цветы? — мрачно поинтересовался он, опустошив стакан и бросив гневный взгляд на Таню, которая от такого вопроса лишь рассмеялась.
— Что? — нахмурился Громов. — Я уже задавал этот вопрос?
Таня кивнула.
— И ответа второй раз я тебе не дам, — лукаво улыбнулась она. — Захочешь — вспомнишь.
Евгений недовольно вздохнул, несколько секунд пристально смотря на Таню, но она не сдавалась.
— Это немного нечестно, — ответил он, а затем зажмурился от неприятных ощущений, которые вызвало легкое движение головой.
— Будешь меньше пить, — строго добавила Таня, — а если серьезно, то тебе нужен больничный. Осложнения нужны тебе сейчас в последнюю очередь.
— Да, — согласился Евгений, а затем снова посмотрел на Таню, — а ты нужна в первую.
— Ж-женя, — растерялась она от такого внезапного заявления и смущенно опустила взгляд вниз. И внутри всё критически сжалось. Только сейчас, увидев свои ноги, Таня поняла, что, когда пришла на кухню, была уже без халата — в одной майке и коротких шортах. И если она сейчас встанет, то Громов увидит огромные синяки на её бедрах. Очередного скандала будет не миновать.
— Вернись ко мне, — Евгений нахмурился, ожидая, пока Таня поднимет на него глаза. Он редко когда волновался перед прокатами, хотя и знал, что смотрит на него в такие моменты огромное количество людей. Но сейчас явственно ощутил, что волнуется. Он никогда не просил ни одну из девушек о таком, никогда ни за кем не бегал. С Таней всё по-другому. С Таней внутри него что-то перевернулось, как только он впервые взял её хрупкую холодную ладошку на льду во время их первой совместной тренировки.
— Ты этого хочешь? — голос Тани дрогнул. Она подняла на него взгляд.
— Больше всего, — едва заметно кивнул Евгений.
— А чего хотят другие люди? — горько ухмыльнулась она, чувствуя предательские слезы, собирающиеся в глазах. — Ты совсем не думаешь ни про меня, ни про Илью, ни про Алису…
Мимолетный трепет в серо-голубых глазах молниеносно сменился ярко вспыхнувшим гневом.
— Мне плевать на твоего Илью! — прорычал он.
— На Алису, стало быть, тоже? — нахмурилась Таня, вспоминая о том, что ради Жени и возвращения на лёд Калининой пришлось отказаться от любимого мужчины. — Тебе на всех плевать!
Таня гневно заправила прядь растрепанных после сна волос за ухо, не зная, куда деть руки, которыми так и хотелось треснуть Громова по голове. Взору Евгения открылась шея Тани, испещренная небольшими синяками.
— Кто это сделал? — он резко повысил голос, в котором, несмотря на заложенность носа, отчетливо звенела сталь. — Кто?!
Брови Тани на мгновение подпрыгнули, а глаза непонимающе округлились. И только проследив взгляд Жени, она несмело провела пальцами по своей шее и засмеялась, закрывая лицо ладонями. Громов несколько секунд наблюдал за её смехом, который вскоре перешел в плач.
— Ты! — воскликнула Таня, убирая руки со своего лица и торопливо вытирая тыльной стороной ладони соленые дорожки от слёз. Она поднялась из-за стола, намереваясь закончить этот разговор, который не приведет ни к чему хорошему. И совсем забыла о том, как выглядят её ноги…
— Это… — голос Громова в мгновение охрип от ужаса. — Тоже я?
Таня остановилась у арочного проема, ведущего в коридор, и наклонила голову, посмотрев на большую гематому темно-фиолетового цвета, покрывавшую практически всю внешнюю поверхность бедра, растянувшись до колена. Да, этот удар был самым сильным и самым свежим. Два дня назад она всем своим весом упала на бедро, когда летела с двухметровой высоты на лёд. Боль была дикой. Настолько, что Таня вся дрожала и не могла встать самостоятельно. Илье пришлось аккуратно поднимать её. А Мельников весь следующий час провел с ней в медпункте ледового дворца, после этого напоив успокаивающим чаем.
— Это — четверной выброс, — призналась Таня, с трудом представляя, что нужно было бы сделать Громову, чтобы оставить ей на теле такую гематому.
— Ты с ума сошла! — от услышанного Евгений впал в ярость, забывая и о раскалывающейся голове, и о прогрессирующей простуде. Он вскочил из-за стола, на мгновение ощутив головокружение, а затем подошел к Тане, угрожающе над ней склонившись.
— Я запрещаю выполнять четверной выброс с ним! — прорычал Громов. — Он тебя угробит! Ты ему не игрушка, чтобы набивать на тебе руку!
— А это не тебе решать! — не растерялась Таня, запрокидывая голову. — Такие вопросы я решаю со своим партнером и тренером, а ты, прости, никто!
Громов сильно поджал губы от полыхающей внутри злости. Он ощутил как заскрипели его зубы.
— Раньше, когда мы катались вместе, ты что-то мог решать, но сейчас… — продолжила Таня.
— Да я ненавидел кататься с тобой! — перебил её Громов, буквально заорав во весь голос.
Таня на мгновение обомлела, ошарашенно хлопая ресницами. Она однажды уже слышала от него, что она никто. И не думала, что может быть что-то больнее.
— Потому что с тобой я не мог сосредоточиться! — продолжал Евгений, высказывая то, что наболело очень давно — ещё со времен чемпионата Европы и Олимпийских игр. — Я хотел контролировать каждое твое движение! Я понимал, что в безопасности ты только тогда, когда в моих руках! Я ненавидел дорожки шагов, когда мы разъезжались в разные стороны, а я ни черта не могу сделать! Ненавидел параллельные прыжки, вращения! Ненавидел все элементы, в которых ты не была в моих руках, и я не мог тебя контролировать!
Громов замолчал, осатанелыми глазами посмотрев на Таню. После гневной тирады его грудь часто вздымалась. Он начинал остывать, и его злость постепенно переходила в тревогу. Таня обняла себя за плечи, так, будто замерзла, и до сих пор никак не прокомментировала услышанное.