— Контролировать? — тихо уточнила она. — Вот, зачем я должна к тебе вернуться? Чтобы быть у тебя под рукой?
— Не под! — снова вспыхнул Громов, искренне не понимая причину недовольства Татьяны. — А в руках! В моих!
Евгений близко подошел к Тане, вынуждая её прижаться спиной к стене.
— Так не строят отношения, — разочарованно произнесла она, — нельзя загонять дорогого человека в угол, нельзя хватать его за руки, чтобы он не ушел, нельзя говорить того, что говорил ты…
— А что можно? — прорычал Громов, выставив свои руки по двум сторонам от её лица, упираясь в стену ладонями.
— А зачем мне что-то говорить? — разозлилась Таня. — Ты всё равно не слышишь никого, кроме самого себя.
Евгений, будто забывая то, что услышал буквально пару минут назад, наклонился, обхватывая ладонями плечи Тани, боясь, что она может уйти, оставить его или попросту раствориться в воздухе — настолько хрупкой и маленькой она была.
— Вот опять! — закричала она, чувствуя, как плечи пронзила острая боль от сильного хвата горячих ладоней. — Отпусти меня! Отпусти меня раз и навсегда!
Громов округлил глаза, вспоминая то, что Таня сказала про его маму. Отпустить. И молнией в голове пронесся вопрос о том, почему он должен отпустить двух самых дорогих людей в его жизни.
— Я не хочу тебя отпускать! — крепче сжимая пальцы на хрупких плечах, произнес Евгений, наклоняясь ниже, чтобы его лицо было на уровне лица Тани.
— Я хочу! — сквозь слёзы простонала она. — Отпусти! Убери руки от меня!
Евгений не торопился повиноваться. В серо-голубых глазах молодого мужчины отчетливо плескались непонимание и растерянность мальчишки. Он не умел по-другому. Серьезных отношений у него не было. Он не знал, как взаимодействовать с ней. Он цеплялся так, как умел. Руками. Психологическим давлением. Чем угодно! Лишь бы она была рядом. Без неё всё пустое. Даже любимый лёд. Даже рядом с Алисой, которую раньше Евгений считал незаменимой для себя. Но незаменимой и единственной оказалась Таня — случайное отклонение, появившееся в его жизни по вине автомобильной аварии. Их пути не должны были сойтись, они не должны были вставать в пару. Но это случилось. И после этого жизнь Громова разделилась на «до» и «после». Уже второй раз. Первый случился, когда ему было шестнадцать.
— Отпусти меня! — снова закричала Таня, начиная дергаться в его руках, пытаясь высвободиться. — Уходи!
Евгений медленно, палец за пальцем, разжал свои ладони и убрал их от Тани.
— Это твое окончательное решение? — собирая по осколкам свою строгость и холод, поинтересовался Евгений, выпрямляясь и вновь смотря на Таню свысока.
Она моргнула, чувствуя обжигающе горячую слезу, побежавшую по щеке. В горле образовался огромный ком, преодолеть который оказалось сложно. Таня приоткрыла губы, делая глубокий вдох. Она бы мечтала сказать ему это короткое слово совсем при других обстоятельствах, но она скажет его сейчас. Какую страшную душевную боль это бы ни принесло в следующую же секунду. Им обоим.
— Да.
Громов опустил взгляд, направляя все свои силы на то, чтобы ничего не порушить в этой небольшой квартирке. Хотелось неистовствовать. Хотелось кричать. Хотелось снова схватить её, чтобы она не могла пошевелиться и, что ещё важнее, отдалиться от него ни на миллиметр. Но к этим же чувствам добавилась и изрядно уязвленная гордость.
— Второго раза может не быть, — с угрозой произнес он, встретившись с любимыми карими глазами.
Таня от такой фразы лишь усмехнулась, дернув плечами. Евгений Громов был в своем репертуаре. Что и требовалось доказать.
— Уходи. Твои вещи в ванной. Дверь можешь просто захлопнуть, а я иду спать.
Таня старалась держаться, но голос уже начинал дрожать. Она торопливо дошла до гостиной и закрыла за собой дверь, обреченно падая на диван и начиная плакать, но при этом слушая то, что происходило в прихожей. Таня слышала, как Женя одевался. Слышала, как звенела бляха его ремня. Затем несколько долгих минут в коридоре не было никаких звуков, но эту тишину резко нарушил громкий звук захлопнувшейся входной двери.
Он ушел.
Несколько долгих минут Таня провела на диване, обняв себя за колени и боясь выходить в прихожую. Но пугало больше не его присутствие, а его… отсутствие. И от мысли, что она сама в этом виновата, становилось только больнее. Она ведь могла бы согласиться. Что сейчас, что на том роковом балу. Могла. Хотела. Но…
Таня шмыгнула носом, а затем решила пойти в ванную, чтобы умыться. На часах было уже почти восемь утра, и через два часа ей предстояло отправиться на тренировку. Поспать уже не удастся, как не удалось этого сделать нормально и ночью. Так что следов усталости на лице Тани будет предостаточно и без покрасневших от долгих рыданий глаз.
На небольшой тумбочке в прихожей, рядом со своей сумкой, Таня обнаружила серебряное кольцо. Она остановилась и моргнула, надеясь, что ей просто показалось. Женю трудно было представить без этой сережки. Да, его подвергали критике и частенько приписывали нетрадиционную сексуальную ориентацию. Да, Таня помнила, как во время карьеры со Стасом тот вечно цеплялся к «пидорской сережке» Громова. Но сразу же замолкал, как только Таня предлагала ему сказать это Жене в лицо. Однако ей нравилось это украшение. Евгению оно шло и добавляло какой-то резкости в его и без того бунтарский и упертый характер. Но Таня знала историю этого кольца. Она бережно взяла его в руку и вздохнула, понимая, что это, похоже, действительно конец. Он отпустил. Отпустил их обеих.
***
20 сентября, ледовый дворец «Вдохновение».
— Ничего себе! — воскликнула Алиса, когда Евгений переступил на лёд. — Ты снял сережку? Что, юношеский максимализм оставил тебя в покое?
Громов повернулся к партнерше и бросил на неё крайне недовольный взгляд, безмолвно попросив не разговаривать на эту тему, а работать. Особенно учитывая то, что Женя пропустил пять дней из-за простуды, и теперь им нужно было больше внимания уделить совместным элементам.
— Поняла-поняла, — вздохнула Калинина. — Молчу.
***
28 сентября, ледовый дворец.
Таня опоздала на тренировку, решив поддаться минутному порыву и заехать в салон красоты. Правда, пошла она на это не с целью как-то улучшить собственную внешность, а чтобы сделать дополнительный прокол в мочке уха. Несколько дней Таня каждое утро смотрела на серебряное кольцо, крутила его в руках, думала о Жене и не понимала, чего хочет дальше. Вплоть до самого его ухода она хотела именно этого — чтобы он отстал и не мешал готовиться к октябрьским соревнованиям в Америке. Чтобы просто не давил на неё одним своим присутствием и тяжелым, требовательным взглядом. Чтобы не напоминал о том, как с ним хорошо. Да, даже тогда, когда он собственнически и агрессивно хватает за запястья, желая, чтобы его выслушали. Таня боялась таких его порывов, но вместе с тем понимала, что любит его таким. Высокомерным, эгоистичным Громовым с манипуляторскими замашками и, кажется, полной неспособностью наполнять свои слова и поступки нежностью.
Но как только он впервые сделал то, о чем попросила Таня, и ушел, она поняла, что вот теперь хочет его вернуть. Хотя понимала Таня и то, что ничего для этого делать не будет. Она позволила себе крамольную и несколько самоуверенную мысль о том, что если она ему действительно важна, то он не сможет от неё отказаться и вернется. Даже несмотря на свою дурацкую гордость, размером, кажется, с него самого.
Таня быстро зашнуровала коньки и переступила на лёд, торопливо собирая волосы в длинный высокий хвост. Взору стоявшего рядом Мельникова открылось её распухшее ухо с серебряным кольцом во втором проколе и синяком вокруг него.
— Это… — Арсений нахмурился, пытаясь вспомнить, где уже видел подобное. — Сережка Жени?
Таня бросила на него недовольный взгляд. Ухо болело и горело так, что сейчас ей хотелось лечь на лёд и приложиться к нему, желая хоть как-то ослабить неприятные ощущения. Но виновата была она сама. В салоне ей сделали прокол специальной сережкой из медицинской стали и предупредили, что снимать раньше, чем через месяц, не стоит. Но Таня, чье упрямство в последнее время не знало границ, вытащила её прямо в машине, с криками вставляя серебряное кольцо в свежий, сильно начавший кровить прокол. Было намного больнее, чем она могла бы предположить, но пути назад не было. Ещё раз что-то доставать из прокола, пока он не зажил, Таня теперь боялась.