И если первые несколько часов после отъезда Громова Таня ненавидела весь белый свет, включая его самого, то сейчас начинала ненавидеть всех этих экспертов, критиков и некогда поклонников Жени, которые в одночасье забыли о том, сколько побед он принес стране. О том, с каким трудом восстанавливался после тяжелой травмы спины, чтобы не пропустить свою первую Олимпиаду. О том, сколько раз он катался под действием медикаментозной блокады. О том, каким долгим и не самым легким был его путь в спорте под цветами российского флага.
Теперь об этом, казалось, никто не помнил. Теперь стало «модно» Громова ненавидеть. И если раньше, на фоне всеобщей любви, Таня пыталась культивировать в себе неприязнь к нему, то сейчас, наоборот, в душе зарождалось что-то странное. Какое-то неконтролируемое желание защитить его от всех этих нападок. Защитить даже несмотря на то, что ему до всех этих нападок наверняка нет никакого дела…
Таня вздохнула, сильнее кутаясь в плед и размышляя о том, как Громов сейчас обустраивается в Канаде. Наверняка, где-то рядом с ним крутится Эми, не сводившая с него глаз весь американский этап гран-при. В голове Тани промелькнула ревностная мысль о том, что, возможно, между ними уже что-то могло произойти. Ведь Эми теперь рядом с ним. В одной стране. В одном городе.
А между ними с Таней теперь не несколько московских улиц, а огромный Атлантический океан.
Она нашла на диване свой телефон, а затем позвонила на один из федеральных каналов.
— Здравствуйте, — тихо произнесла она, собирая остатки своей уверенности. — Это Татьяна Алексеева. Я готова дать интервью…
***
7 ноября.
Арсений вышел из ледового дворца, оставив Таню и Илью тренироваться без него. Он не мог спать уже несколько дней. Сначала Мельников решил не выходить на связь с Алисой, чтобы самому всё обдумать, свыкнуться с мыслью о том, что они скоро станут родителями. А затем понимал, что чем больше тянет с разговором и извинениями, тем тяжелее становится начать. Чувство вины крепкими, холодными пальцами обхватывало его за горло, не давая сказать ни слова. Не давая собраться с мыслями и, наконец, встретиться с ней. Но сейчас Арсений был настроен решительно. Больше тянуть нельзя. Он любит Алису. И он хочет на ней жениться. Он хочет и, что самое главное, готов воспитывать их ребенка.
— Привет, — Мельников вздохнул, позволяя губам растянуться в улыбке, когда гудки в телефоне прервались, и Алиса ответила на вызов.
— Привет, — тихо ответила она, стараясь сделать так, чтобы Арсений не понял, что секунду назад она ревела навзрыд, игнорируя косые взгляды прохожих в парке.
— Ты сейчас где?
— Какое тебе дело? — огрызнулась Алиса, вспоминая вопрос Мельникова, который уже несколько дней не выходил из головы.
— Что-то я не припоминаю такой улицы… — задумчиво протянул Арсений. — Ты точно в Москве?
— Очень смешно! — обиженно произнесла Алиса, на последнем слове снова давая волю слезам.
— Я тебя сейчас заберу и мы поедем к твоим родителям, — быстро проговорил Мельников, садясь за руль своей машины. — Только скажи, где ты.
Алиса, до этого неспешно прогуливающаяся в парке, замерла на месте. Из Америки она вернулась десять дней назад, но о своей беременности семье не сообщила. Да и стоило сказать спасибо Министерству Спорта, которое завалило её бумажной волокитой, сразу после её официального заявления об окончании карьеры. Но спасибо можно было сказать ещё и Громову. Так как его уход из спорта и отлет в Канаду перетянул на себя всё внимание общественности. Поэтому в этом плане Алисе было легче. Но не было легче в плане ощущения, будто она потеряла двух самых дорогих для неё мужчин. Громов, не сказав ни слова, улетел на другой континент, безмолвно повесив на неё ярлык предательницы, а Мельников, усомнившись в отцовстве ребенка, ранил ещё больнее.
— Зачем к родителям? — испугалась она.
— Я почти уверен, что ты до сих пор им не рассказала, — губы Арсения растянулись в улыбке.
— О чем? — состроила из себя дурочку Алиса.
— О том, что мы ждем ребенка, а они скоро станут бабушкой и дедушкой, — мягко и с любовью, отчетливо слышимой даже через телефон, пояснил Мельников, аккуратно выруливая с парковки.
Калинина на мгновение прикрыла глаза, чувствуя, как по щекам снова побежали слёзы. Но они отличались от тех, что она лила на протяжении последних дней. Эти были от счастья. От тепла, которое моментально растеклось по всему её телу, окутывая и заставляя вспомнить о том, что она нужна своему любимому мужчине. Она любима.
— А мы ждем? — Алиса открыла глаза и включила свою природную вредность. Арсений заставил её понервничать, так теперь она заставит его сделать то же самое.
— Да, — сдерживая смех, ответил он, — а ещё у нас скоро свадьба, дорогая Алиса Мельникова.
Её губы на мгновение приоткрылись. Разум не успевал за слухом. Что он там только что сказал? У неё слуховые галлюцинации или…
— Ты… — медленно протянула она. — Ты только что позвал меня замуж? По телефону?!
— Так ты не назвала мне свое местонахождение! Что мне, безумно влюбленному, ещё остается?
— Рижский Сад, березовая аллея! — протараторила Алиса, а затем услышала в телефоне заливистый смех.
— Так бы сразу!
***
10 ноября, Ванкувер, Канада.
Евгений стоял у большого панорамного окна в его квартире, располагавшейся в одном из небоскребов. Ночной Ванкувер клокотал под его ногами, переливаясь яркой иллюминацией. Оживленные даже после полуночи дороги, подобно светящимся артериям, тянулись между высокими домами, пролегали вдоль набережной реки Фрейзер и берегов длинного залива Беррард. Жизнь в городе второй по величине страны никогда не утихала. По крайней мере, так выглядело из окна новой квартиры Громова. Её ему выбирала Эми. Она никогда не была у него дома на Арбате и не представляла, как сильно попала в точку. Вид из его московской квартиры, конечно, не был таким впечатляющим, не давал возможность видеть живописный, даже на фоне урбанистического конгломерата небоскребов, залив, но по общему настроению был похож на тот, что был перед его взором сейчас. Жизнь на Арбате тоже никогда не утихала. Она всегда шумела и мерцала яркими огнями.
В Канаде Женю действительно считали если не Богом, то вторым после него. Как только он открывал рот на каком-либо заседании Федерации, все посторонние разговоры сразу же прекращались. Сначала Громов полагал, что остальным просто хотелось послушать его грубый русский акцент, но затем понял, что дело далеко не в этом. Здесь на него разве что только не молились. И баснословные деньги были готовы платить даже просто за то, что Громов будет числиться в рядах их Федерации, не ведя при этом никакой серьезной работы.
А работать Евгений не мог. Абсолютно. Он несколько раз приходил на лёд олимпийского ледового дворца. Того самого, где они с Таней завоевали золото. Того самого, в подтрибунных помещениях которого они столько раз ругались, но при этом и целовались.
Право вести тренировки в этом дворце было огромной честью. Как и то, что Евгению предоставили большой выбор из пар, чтобы он сам решил, с кем будет работать. Но он не мог. Внутри словно был какой-то огромный психологический блок. Теперь он понимал, почему многие профессиональные спортсмены не могут сразу после ухода из спорта стать тренерами. Тренер обладает совсем иным мышлением, иным взглядом, иной психологией. Громов пока по всем параметрам оставался атлетом. Он не мог смириться с мыслью, что на лёд больше не выйдет. И Олимпийский ледовый дворец, казалось, до сих пор хранивший тонкий аромат духов Тани, только ещё больше давил на него. Несмотря на всеобщее обожание, на полную свободу самовыражения, Громов чувствовал себя здесь загнанным в угол зверем. Он здесь чужой. Он здесь — инородное тело.