В России он часто чувствовал себя зажатым в тиски. Министерство Спорта давило, запрещало ставить тренировки по удобному для него графику, вечно допускало какие-то ошибки при оформлении документов, а также не могло защитить от вечных и ничем не подкрепленных подозрений в допинге. Правда, в скором времени Всемирное антидопинговое агентство отстало от Громова, смирившись, что он, похоже, действительно не из этого мира. Что не принимая волшебных лекарств человеческое тело способно выдавать его запредельные результаты. А вот Министерство Спорта продолжало давить и контролировать, заваливая извечными «должен» и «нужно».
Но сейчас при всём этом Громов понимал, что за десять дней успел соскучиться. Что здесь он чужой. Что именно российские трудности, в том числе чисто бюрократические, социальные и спортивные, закалили его. Сделали таким, какой он есть. И всё чаще Женя видел во снах маму. В своё время, чувствуя, что из сына вырастет великий спортсмен, она просила его ни за что не менять гражданство и не выступать под флагом другой страны. Громов помнил это всю свою жизнь. Но сейчас посчитал, что едет не выступать под другим флагом, а всего лишь тренировать. Всего лишь растить соперников для своей, родной, российской школы фигурного катания…
— Таня… — тяжело вздохнул он, продолжая всматриваться в ночной пейзаж.
Сбегая в Ванкувер, Громов был уверен, что здесь, по другую сторону Атлантики, он забудет её. Отпустит. Даст возможность жить без него. Побеждать без него. Но всё вышло только хуже. Чем дальше он был от Тани, тем сильнее его к ней тянуло. И тяга эта становилась практически наркотической ломкой. Его маленькая, хрупкая Таня мерещилась ему везде. Даже в надоедливой и преследующей его по пятам Эми.
Плюша, грустно лежавшая у его ног, приподнялась, а затем тоскливо и протяжно заскулила. Громов тяжело вздохнул, чувствуя себя виноватым ещё и в том, что даже его собаке было здесь плохо и неуютно.
— Да, малышка, — Евгений присел на корточки, поглаживая её по спине, а затем и вовсе приобнимая, закрывая на несколько секунд глаза. — Я тоже скучаю…
В следующую минуту и Плюша, и Женя в один момент резко открыли глаза, услышав раскаты грома. Над Ванкувером вновь сгустились тучи и, в который раз за последние дни, начинался дождь. Ноябрь здесь — один из самых дождливых месяцев в году. Эми об этом знала с детства и не обращала внимания. Громов же всё глубже уходил в себя. Эта погода прекрасно отражала то, что творилось на душе, лишь сгущая и без того не самые радужные краски.
Никто из его окружения не звонил. За одним исключением. Звонила Лена. Почти каждый день. И каждый раз говорила одно и то же.
— Одумайся, Громов, пока не поздно, — строго произнесла Лена, позвонив ему и в этот вечер. — На меня дерьмо льется до сих пор.
— У тебя была другая ситуация, — сухо отвечал Громов, одной рукой придерживая мобильный, а другой насыпая собачий корм в большую миску. — Ты меняла гражданство и выступала под польским флагом, а я гражданство не менял. Я завершил карьеру. Я свободный человек.
— Да им похуй, Женя! — взбесилась Лена, не выдерживая такого напускного хладнокровия своего собеседника. — Они всё забыли, всё! Забыли твою спину, забыли…
— Мне плевать.
— А на Таню тоже плевать? Она сдуру полезла защищать тебя и теперь огребает не меньше твоего!
— Куда она полезла? — не понял Громов, убирая корм и выпрямляясь. — Что случилось?
— Я не думала, что она вообще это вздумает! — продолжила тараторить Лена, радуясь, что теперь Жене стал небезразличен их разговор. — Ведь когда она ушла от тебя, на неё тоже полилось много негатива, но она правильно отреагировала. Она просто молча пережила эту волну, но тебя она, похоже, любит больше, чем себя…
— Что случилось, Лена?! — Громов заметно повысил голос.
— Она заявилась на главный федеральный канал, на передачу, где обсуждали известных спортсменов, уехавших заграницу. Сам понимаешь, кто им подкинул эту идею, и про кого говорили большую часть передачи…
Громов понимал, что Лена намекала на него. Но на это сейчас было плевать.
— Что с Таней?
— Она заявилась туда и рьяно защищала тебя, говоря, какой ты сильный спортсмен, как много ты принес стране и всё в таком духе.
Евгений зажмурился, мысленно выругавшись на любимую женщину, занимавшую его мысли.
— И теперь, — продолжила Лена, — все обсуждают, какая у тебя любящая девушка, но какая она при этом плохая спортсменка, ведь она совсем «не патриот»! Ей не нужно было вообще поднимать голову, пока всё не утихнет, но…
***
14 ноября.
Алиса сидела на диване в квартире Арсения, куда переехала окончательно. Теперь её жизнь становилась совсем другой. В ней больше не было сумасшедшего тренировочного и соревновательного графика, не было огромной физической и психологической нагрузки. Была любовь. Было счастье. Была подготовка к предстоящей свадьбе.
— Ты уже думал, кого позовешь свидетелем? — издалека начала она, пробегаясь взглядом по списку врачей, которых необходимо было пройти из-за беременности.
— Да, — отстранено кивнул Арсений, сидя рядом и просматривая на планшете новостную ленту, читая обсуждения опрометчивого интервью Тани. — Это будет Влад.
Алиса на мгновение расстроенно поджала губы. Она полагала, что у Мельникова ещё не было кандидатуры на эту роль. Она совсем забыла про его хорошего знакомого из числа российских пловцов.
— А ты ему уже сказал об этом? — с последней надеждой поинтересовалась она, посмотрев на профиль будущего мужа.
— Только собирался, — Арсений встретился с ней взглядом. — А что?
Губы Алисы растянулись в глупой улыбке. Мельников непонимающе смотрел на неё несколько секунд, но затем до него дошел её хитрый план. Она хотела, чтобы свидетелем стал Громов.
— Ни за что! — воскликнул Арсений, а затем взял из её рук перечень врачей.
— Что ты делаешь? — возмутилась Алиса, пытаясь забрать список обратно.
— Смотрю, есть ли здесь психиатр, — ответил он, — судя по всему, тебе он необходим. Как ты могла подумать, что я позову Громова? После всего? После драки?
Алиса апатично, будто была виноватым ребенком, опустила голову, пытаясь придумать хоть какое-то оправдание для Жени. Ей очень хотелось, чтобы он был рядом с ней на этом торжестве. И ещё ей очень хотелось свести его с Таней, которую она планировала позвать на роль своей свидетельницы. Но ничего не получалось и поэтому действовать пришлось совсем иначе. Алиса резко скинула с ног плед, а затем поднялась с дивана и, обиженно вздернув нос, вышла из комнаты.
— Если ты действительно любишь меня, — донеслось с кухни, — то ты сделаешь так, как я хочу! Вообще-то, я ещё и беременная!
***
— Что, прости? — хрипло произнес Евгений, с трудом открывая глаза. Арсений, набирая Женю, совсем забыл о разнице во времени, и о том, что когда в Москве два часа дня, в Ванкувере четыре часа ночи.
Мельников ещё раз повторил свою просьбу, правда легче от этого Громову не стало. Даже днем он воспринял бы такое, мягко говоря, с удивлением, не говоря уже о ночи.
— Сильно я тебя головой о стену приложил, похоже… — хмуро ответил он, вспоминая драку в Америке.
— Женя, — серьезно произнес Арсений, которому этот разговор тоже не приносил никакой радости, — этого хочет Алиса. Она скучает по тебе. Ты ей дорог.
Громов молчал несколько долгих секунд. Он тоже скучал. По всем им.
— И если она действительно дорога тебе, — начал Мельников, используя тот же прием, который использовала на нём сама Алиса, — то ты сделаешь это ради неё. Мы оба её любим. Давай сделаем её счастливой в этот вечер.
— Я буду.
Арсений выдохнул с облегчением и уже собирался завершить разговор, но Евгений решил поинтересоваться:
— А кто будет свидетельницей?
Мельников набрал воздуха, чтобы ответить.
— Ну, просто, — не дал сказать ему Громов, решив отвести от себя подозрения, — есть такая традиция — чтобы брак молодоженов был крепким, свидетель и свидетельница должны…
— Моя сестра, — оборвал его Мельников, пытаясь придать голосу максимальную строгость.