Таня встретилась взглядом с ним, поднимая голову. Она приоткрыла рот, пытаясь сказать хоть что-то, но не нашла в голове ни одной мысли и поэтому просто обняла его, устало уткнувшись в его грудь лицом.
Громов снова застонал от нахлынувших и накрывших с головой воспоминаний, а затем бессильно обмяк в руках сдерживавших его людей. Они снова усадили Женю на кушетку.
— Найдешь нам чего-нибудь поесть? — обратился к Алисе Арсений, садясь рядом с Громовым.
Калинина растерялась, боясь оставлять их наедине, но Мельников успокаивающе кивнул ей, заверяя, что всё будет хорошо.
***
Большая стрелка настенных часов, висевших в коридоре клинического госпиталя Ванкувера, подбиралась к полуночи. Однако Алисе, которая возвращалась из круглосуточного буфета на первом этаже, казалось, будто с рокового момента прошло не несколько часов, а несколько суток. Настолько крупной была страшная пустота в душе. Алиса отчетливо ощущала, как все с тревогой ждали хоть каких-то известий от врачей, которые хоть и выходили иногда в коридор, но до сих пор никого к Тане не пускали.
Проходя мимо поста, Алиса устало вздохнула, увидев заснувшую прямо за столом медицинскую сестру. Калинина поставила кофе и выпечку, а затем собралась выключить небольшую настольную лампу, чтобы та не мешала юной девушке восстанавливать силы, но обнаружила журнал, на обложке которого были Татьяна и Евгений. «Разовая тренировка или пожизненный контракт? Олимпийские чемпионы провели вместе выходные в Канаде» — гласил заголовок, под которым была парочка их фото в аэропорту. Алиса повернула журнал другой стороной, боясь, что его может заметить Громов.
***
Три дня спустя.
Последние дни тянулись для Громова нескончаемой вереницей боли, отчаяния и страха. Он всегда боялся ощутить себя уязвимым. Однажды он это уже пережил, а потому старался не привязываться к людям. И почему-то каждый раз, когда это происходило, случалось что-то, сильно бившее прямо в сердце. Алиса попала в аварию, Таня разбилась об лёд. И что в первом, что во втором случае Громову приходилось и самому испытывать вину перед пострадавшей и ощущать адские муки совести перед её родителями. Вчера Евгений, наконец, набрался смелости поговорить с мамой Тани. Он готов был оплатить ей перелет в Канаду, но ей стало плохо, а потому в Питер вылетели Ксения с Димой, чтобы быть рядом в трудный момент.
Сейчас Евгений стоял у окна в палате Татьяны. Он смотрел на первый для Ванкувера снег и грустно улыбнулся, понимая, как его Плюша была бы рада такому зрелищу. Канада начинала готовиться к Рождеству. Об этом Громов знал от Алисы и Антона, которые выходили на улицу и меняли обстановку. Сам он все эти дни не отходил от Тани, практически ничего не ел, ощущая абсолютное отсутствие аппетита, и не спал трое суток, постоянно находясь в напряженном ожидании, что его девочка вот-вот откроет глаза. Но эта надежда была глупой. Она была продиктована любовью. Объективно Громов видел параорбитальные гематомы — кроваво-красные синяки под глазами Тани, которые кричали о том, что повреждения, полученные ею, достаточно серьезные. Видел бледно-голубые губы, из которых торчала трубка аппарата искусственной вентиляции легких, видел тонкие, мертвенно-белые руки, в которые были вставлены катетеры для обеспечения организма жизненно необходимыми препаратами. Видел. Но не сдавался.
— Если ты не будешь бороться, — хрипло обратился к ней он, смотря в обездвиженное бледное лицо с синяками и впалыми щеками. — То я буду. И я не остановлюсь.
Евгений замер на несколько секунд, пристально всматриваясь, будто надеясь услышать ответ, но единственным ответом ему были лишь ритмичные звуки аппарата, следившего за её сердцебиением.
Громов устало провел ладонями по лицу, тяжело и шумно вздыхая, а затем опустился на стул рядом с её постелью и бережно взял её хрупкую ладонь, касаясь её горячими губами и закрывая глаза.
— Прости, — выдохнула Таня, стоя на балконе и снова переводя взгляд на ночной Новый Арбат, переливающийся сотней огней. — Мне не спится.
Евгений облокотился на подоконник, в полумраке внимательно рассматривая красивый профиль партнерши.
— Волнуешься, — констатировал Громов, подойдя к ней со спины и поправляя одеяло на её хрупких плечах. — Знаешь, как я успокаивал себя перед своим первым чемпионатом, когда встал в пару? Я радовался, что я не одиночник. Они всегда одни на всей ледовой площадке, и это сложнее. Нам с тобой в этом плане повезло больше. Мы не одиноки.
— Возможно, ты прав, — отстранено ответила Таня. — Мы не одиноки.
Громов всё время пытался быть одиночкой, но при этом любил убеждать себя, что не одинок. Особенно на льду. Он никогда не понимал странную фразу мамы о том, что главное, что ему подарит мир фигурного катания — это люди, которых он встретит на своем пути. Но после Тани всё начинало вставать на свои места. Она ворвалась в его жизнь и будто расставила всё по своим местам. И подарила не только свою любовь, но и открыла глаза на любовь других людей.
Евгений обернулся на стеклянную стену, за которой было видно коридор. В нем стояли их друзья. Его друзья. Его семья. Он только сейчас понял, как сильно в них нуждается. Но они, даже все вместе, не смогут заменить Таню…
— Куда мы можем её перевести? — задал вопрос Антону Евгений, как только тот зашел в палату. — Чем мы можем ей помочь?
— Женя, тебе нужно поспать, — отметил спортивный врач, замечая его нездоровый вид.
— Какие прогнозы? — не унимался Громов.
Антон вздохнул, посмотрев на бездыханную Таню.
— Последствия непредсказуемы, — тихо начал он, — она может прийти в себя в хорошем состоянии, в таком, что сможет вернуться на лёд, но есть большая вероятность того, что она…
Антон поджал губы, боясь реакции Евгения, серо-голубые глаза которого напряженно продолжали его сверлить.
— У неё может быть амнезия, а также есть опасность, что ей придется заново учиться ходить и говорить.
Громов, не произнося ни слова, поднялся со стула и вышел из палаты.
— Ты боишься, что Таня тебя не вспомнит? — предположила Алиса, поймав Женю за запястье и разворачивая к себе.
От такого вопроса Громов вмиг рассвирепел. Он и так был не в лучшем психологическом состоянии, а длительный недосып лишь больше усугублял его «клиническую картину».
— Я боюсь, что её сердце перестанет биться! — проорал он, заставляя Алису вздрогнуть. — Со всем остальным я справлюсь!
Громов дернул рукой, намереваясь пойти дальше, но Алиса крепче сжала его запястье.
— Мы справимся, — тихо произнесла она, заметив, как серо-голубые глаза начали блестеть.
***
Два дня спустя.
— Я разрешу тебе питаться молоком и хлопьями, — тихо прошептал Евгений, сидя на стуле у постели Тани и устало коснувшись лбом её ледяной ладони. — Ты даже не представляешь, как много разных видов подушечек и колечек в местных супермаркетах… И сколько здесь вообще всевозможных вредностей…
— Как тебе «батончик»? — предложила вариант прозвища для своего партнера Таня, сидя напротив него за кухонным столом.
Евгений на несколько секунд «подвис», не понимая, что он только что услышал. Он ошарашенно смотрел ей в глаза и видел, что она едва сдерживала смех.
— Какой ещё… батончик?
— Ну, знаешь, есть ведь «Батоны нарезные подмосковные». Вот в их честь тебя и назовем.
Громов от такого прозвища был, мягко говоря, в оцепенении. Он округлившимися глазами продолжал смотреть на Таню, которой всё труднее давалось сдерживать смех. Он не понимал, в какой момент их взаимоотношений что-то пошло не так, и он начал позволять Алексеевой так с ним разговаривать и обращаться.
— Или Калач. Потому что тёртый. Ты же у нас многое повидал.
— За что ты так со мной, женщина? — обреченно спросил Евгений. — Может, коротко и ясно — «царь»?
— Да какой из тебя царь? — отмахнулась Татьяна. — Максимум — батон нарезной подмосковный…
Евгений недовольно вздохнул, не зная, как прервать такой «творческий» порыв партнерши, и поднес к губам чашку с кофе, надеясь, что горячий напиток вернет ему спокойствие.