Поэтому со Стасичкой мы просидели до поздней ночи, и я даже попробовала сигареты! Это было из ряда вон, потому что в моей до ужаса правильной семье даже на причастии в церкви вино не пили. А уж об остальном не шло даже речи, поэтому, когда дым от моей первой сигареты заполнил легкие, я почти закашляла, но удержалась. А дальше уже все пошло как по маслу.
— Ну что, Евушка, — Стас стоит, опираясь задом на красивый мотоцикл, и улыбается мне, заправляя выбившуюся из хвоста прядь за ухо. — Сегодня снова у меня? Познакомлю тебя с Сашкой. Ты ей понравишься.
— Ой, Стасичка, спасибо! — Я так же противно улыбаюсь ему, каверкая имя. — А как мы ее будем называть?
— Санечка? — Предлагает он, но я недовольно кривлюсь.
— Тебе не кажется, что на фоне «Стасички» и «Евушки» Санечка звучит как-то слишком безобидно?
— Ты же в курсе, что это мне с ней потом спать на одной кровати? Ты-то в зале, да. А мне с ней закрытую комнату делить.
— Она тебя сожрет? — Хихикаю я в шарф, поглядывая на часы в телефоне.
— Именно, — Стас бросает взгляд над моей головой и снова улыбается мне. У него очень красивая улыбка. — Все, маленькая, беги на уроки.
— Сегодня в шесть?
— Сегодня в шесть.
И парень, надев шлем, сорвался с места, скрываясь за углом школы.
Отличное утро! Я наконец-то чувствую себя отдохнувшей. И счастливой.
И даже когда Соболь ловит меня за локоть в школьном коридоре, заставляя закинуть голову под самый потолок, я продолжаю довольно улыбаться, предвкушая еще одну отличную тренировку.
— Кто это был? — Его взгляд сквозит неприкрытой злобой и неприязнью, а огромная ручища сдавливает мой локоть.
— Не спросила. — Довольно ответила я, стараясь не особо беситься, хотя волна раздражения набирала свои обороты где-то внутри. — Рот был занят.
Рука немедленно разжалась, а сам парень аж отступил от меня на пару шагов, смотря так, будто я убила все святое и хорошее, что было в его жизни. Да, парень, даже я думала про наше «долго и счастливо», только…
— Прежде, чем говорить что-то обо мне. Давай вспомним про твой брелочек для ключей. Ой, кстати, смотри! Вон она, бежит, жизни радуется. Я бы на твоем месте развернулась и побежала к ней навстречу.
— Вишня, ну какого хера ты городишь? — Но мне не дали ответить — Брелочек запрыгнула чуть ли не на шею Ване и повисла на его локте.
— Ванечка, пойдем в буфет? Как раз есть парочка минуточек перед уроком! — И Брелок бросает на меня изничтожающий взгляд, как бы намекая, что мне пора. Только мне, родная, было нихера не пора.
— Да, Ванечка, — я встаю в позу, складывая руки на груди, и всем своим видом говорю, что если он сейчас уйдет с ней — это будет его Рубикон, перейдя который назад дороги не будет. — Иди в буфетик! А-то опоздаешь. — И, хмыкнув, развернулась уходя от них подальше, считая секунды.
Одна. Две. Три. Четыре. Пять…
— Вишня, блядь! — его злобный рык разносится по коридору, пугая шныряющих туда-сюда младшеклассников, и его рука снова смыкается на моем локте. — Нам надо поговорить!
И меня тащат на второй этаж, где у активистов был свой отдельный кабинет, где они могли собраться, поболтать, обсудить что-то… Вообще не ебу, чем они там занимались, актив школы всегда был для меня чем-то далеким и неинтересным.
— Ну говори, — хмыкаю я, устраиваясь на одной из парт, облокачиваясь спиной на стену. — Я тебя предельно внимательно слушаю.
— Вишня, — его тон очень грозен, и он медленно, словно очень опасный хищник начинает надвигаться на меня. Кому-то пиздец. Как хорошо, что этот кто-то — не я. — Если ты сейчас не перестанешь пиздеть — я тебя прямо на этом столе выебу и высушу, поняла?
— Ой, — я демонстративно рассматриваю свои длинные ноготки, чем вывожу парня из себя еще сильнее. — А как же Брелочек твой? Она против не будет? — глаза Соболя темнеют. — А то ж девонька специально ради тебя перевелась в нашу школу. А ты меня тут ебёшь.
— Ева, — голос звучит устало и как-то безысходно, а мое имя заставляет вздрогнуть и поднять на парня удивленный взгляд.
На трясущегося Ваню было страшно смотреть. Хуже, наверное, было только у меня дома в тот раз, когда он узнал про отца. Сейчас же он стоял передо мной, весь такой беззащитный, с затравленным взглядом и прячущий трясущиеся руки за спину.
Меня перемкнуло. Ей богу, меня так перемкнуло, что я вскочила на эту треклятую парту, которая страшно зашаталась под моим тщедушным весом, и притянула парня за шею к груди, обнимая его, пытаясь окружить собой.
— Успокойся, Вань. — Он оплетает меня своими руками и вжимается еще сильнее. — Все же хорошо. Сколько раз говорить, что это ты в этой истории — охотник, который всех спасает.
— А ты, — чуть усмехаясь, тихо спрашивает он, — красная шапочка?
— Нет, дорогой. Я большой и страшный серый волк. Я тут — главный антагонист. В общем, давай мы успокоимся. Выдохнем. И пойдем знаешь куда? Правильно, на историю. Ловить на себе недовольные взгляды историка, храни господи его и его семью. Хотя, после разговора с моими родными, он вряд ли вообще сможет смотреть. Но мы, конечно же, будем надеяться на лучшее.
Сцена в классе поменяла буквально все.
Ваня вытер слезы и, как только он был готов, мы вышли из класса и вдвоем пошли на историю, где он вообще не выпускал мою руку, а подскочивший было к нам Брелочек, парень осадил вообще на корню одним взглядом, после которого девчушка осела, буквально сдулась на глазах и по тихой грусти ушла куда-то назад, не мешая нам с Соболем переглядываться воистину влюбленными взглядами.
История шла своим скучным чередом, где историк бубнил, класс страдал хуйней, мы с Соболем играли в карты на телефоне, когда дверь кабинета распахнулась с оглушающим всех грохотом, и класс встрепенулся. Со всех будто спала пелена сна, и мы уставились на нашу полу-дохлую завучиху. Еще ни разу за четыре года ни один её приход не обещал ничего хорошего, вот и сейчас я вся собралась, будто гончая собака. То ли потому, что уже чуйка, то ли потому, что узнала запах.
- Антон Евгеньевич, - и даже её тон, похожий на мерзотнейший скрип стекла, не предвещал ничего хорошего. - Извините за беспокойство. Я к вам новенького привела, знакомьтесь. А ты чего там стоишь? Заходи.
Ну он и зашел.
- Евангелина, - он улыбается своими идеально ровными и идеально белыми зубами, своей идеальной улыбкой и карими глазами. Он улыбается мне всем своим естеством, и сердце мое уходит в пятки, а руки начинают мелко дрожать. - Привет.
- Да блядь.
========== 6. “Родительский фарфор” ==========
У каждого из нас есть свое прошлое. Мы — сплошной сборник плохих историй, рассказывать которые точно не стоит. Даже упоминать об их существовании всуе. Есть истории… ну, они просто есть. Истории, что оставили в нашей душе огромные шрамы. У некоторых — не только в душе.
Марк Волков был моей самой постыдной историей. Тем, от чего я старалась сбежать так далеко, как только могла.
Мы были в одном центре на ребухе, и на фоне всех остальных цац и принцев без короны, монолитный Марк был просто оплотом спокойствия. Парень попал в центр из-за порванных связок в локте, я — в инвалидной коляске. Все просто сошлось. На нас. Один зал, один тренер, одно время. Слово за слово, и вот уже два тринадцатилетних подростка думают, что любят друг друга. Ну, точнее, он любил. А я говорила, что люблю. Мне казалось, что чем больше я это скажу, тем быстрее сама поверю в это.
Но что мы, два больных подростка, у которых в жизни не было ничего, кроме родительских надежд, могли знать о любви? Я — ничего. А вот Марк упивался моей беспомощностью.
Тогда я этого не видела, мне было не до того, но каждый раз, как я говорила, что врачи не видят положительной динамики, и всё это вообще бесполезно, Марк улыбался. Тогда мне и в голову прийти не могло, что это не ради того, чтобы подбодрить меня. Он улыбался, потому что был рад моей беспомощности. Был рад тому, что больший процент моей жизни зависит от него. Марк упивался моей инвалидностью.