И страх отступил. Он не исчез окончательно, потому что я осознавала, на что Марк способен, но он немного притупился на фоне того, что могу я — теперь, если в какой-то момент я пойму, что Марк снова делает это, снова манипулирует мной, я просто сломаю ему ебало. Или Коля. Или папа. Ну или Соболев на крайний случай. На самый крайний случай.
— Мне не нужны твои извинения, Марк. — Все-так же холодно, даже немного насмешливо, и я вижу, как на дне его глаз плескается недовольство, уже потихоньку перерастающее в скрытую агрессию. — Если это все, что ты хотел мне сказать, то — вон дверь, вон нахуй. Провожать не надо?
— А ты стала редкостной стервой, — теперь он усмехается. Видно, что мой посыл ему не понравился, но ему нравлюсь та я, что он сейчас видит перед собой. Больной ублюдок.
— Сочту за комплимент, — чуть вздергиваю подбородок, всем своим видом показывая, где я видела эти беседы все. — А теперь собирай свою паутину, что ты уже успел навешать тут всем, и вали по холодку отсюда.
— Мы были такой прекрасной парой, Евангелина. — С намеком тянет парень, рукой поправляя свой идеальный светлый ёжик на голове. Что-что, а чувство стиля у него не отнять. Стоп, что?
— Чиво? — Теперь страх перед ним вообще потерялся, осталось лишь это долгое и возмущенное «чиво?». — Какой парой, Марк? Мы по малолетству терлись по темным углам на ребухе, все. Потом ты заставил меня порезать руку, испортил мне жизнь, и мы разбежались, как в море ядерные ледоколы.
— А мне вот так не кажется. Тебя забрали у меня.
Да блядь.
Он серьезно?
Мне скоро с такими приключениями придется татуху «да блядь» на лбу набить, чтобы не повторять её через каждое слово, а-то я уже устала, право слово.
— Забрали тебя с твоей планеты долбоёбов, Марк, а меня родители увезли куда подальше от тебя. А теперь и тебе пора. Забирай свои шмотки! Проваливай! Хочешь — мои уже забирай и уебывай. Видишь, какая я талантливая? Вот и ты прояви талант фокусника и исчезни из моей жизни.
Видимо, на задворках его больного мозга до него начало доходить, что это все — не прелюдия, что это не какая-нибудь изощренная ролевуха, после которой я подпрыгну, как ретивая козочка, с криками «Шутка!», и кинусь к нему в объятья. Когда даже мой батя сквозь свою огромную бороду испустил смешок, Марк резко поднялся, оскорбленно отбрасывая от себя мамин фарфор. Кажется, ручка у чашечки отломалась. На кой хер только доставала свой лучший и самый дорогой фарфор — не ясно, но зато мы получили мораль: за понты надо платить.
И пока мы всей семьей следили за фамильной реликвией, передающейся из поколения в поколение, — как бы мы втроем делили этот сервиз между собой — не представляю, но с удовольствием посмотрела бы на эту драку за чашки из китайского сервиза, — Марк пронесся мимо меня разгневанной фурией, снося с ног своей рукой, локоть которой угодил мне точно в голову. Ну конечно! Великанам же все можно. Куда уж мне уж со своим-то лилипутьим ростом. На меня можно просто наступить.
— Ты еще пожалеешь об этом! — Пыхтел парень, надевая свои наверняка чрезмерно дорогущие для подростка кроссы.
— Сильно? — скоромно спросила я, потирая ушибленную голову.
— Очень сильно! — Он гневно пышет пламенем из всех щелей, и вот передо мной уже не опасный паук, каким я рисовала его себе последние пару лет, а обычный ебанутый и закомплексованный псих.
— Ну слава богу, — показательно выдохнула я, — а я-то уж думала, что зря тебя нахуй посылала. И жить-то вдруг стало проще!
Он вылетел из квартиры обиженной пулей, напоследок так ебанув дверью, что я точно слышала, как в подъезде упала с потолка штукатурка.
— Дома холодильником так хлопать будешь, — пробурчала под нос себе и вернулась на кухню, где мать квохтала над разбитой-таки чашкой, на меня — ноль внимания. — А теперь, по-моему, пришла пора поговорить на тему, что родители из вас так себе.
Следующие полчаса, ей богу, прошли как в тумане — я орала, материлась на все и вся, кидалась в них посудой… в общем, доступно объясняла, почему родители из них так себе. Как не странно, мою мини-истерику восприняли на удивление спокойно: мать смотрела в пол, а отец даже иногда кивал на какие-нибудь мои особо красивые реплики.
— И, подводя итог, в следующий раз, когда в этот дом заявится очередной ублюдок, из-за которого ваша дочь в свое время резала руки и полгода спать не могла, сломайте ему ебальник, а не наливайте чай в лучшем сервизе, ага? — И ушла, оставив отчитанных как школьников родителей осознавать свои ошибки.
— Ты что, серьёзно на них наорала? — Скептично спросила Алина, крутясь на моем кресле, Коля же с ногами забрался на маленький диванчик и с интересом рассматривал мою комнату. Ну да, он же тут в принципе впервые с тех пор, как мы сюда переехали.
— Ну еще ты мне скажи, что я была неправа. Я тогда вообще раз и навсегда ебало завалю, ей богу. — Я падаю на кровать, устраиваясь как можно удобнее на животе и смотря на членов своей семьи. — Мне кажется, или мы никогда в жизни не проводили так много времени в таких замкнутых пространствах.
И они синхронно переглянулись и почему-то виновато посмотрели на меня.
— Прости нас, Евангелина, — начал Коля, и у меня глаза на лоб полезли: то ли от того, что этот тупой качок в состоянии выговорить что-то настолько сложное, как мое имя, то ли потому что он извинился.
— Стесняюсь прям спросить: за что из? — Поймала их удивленные взгляды. Пришлось объяснять: — За что из всего того, что я перетерпела, вы извиняетесь.
— Наверное, за то, что никогда не воспринимали тебя как сестру и вообще старались игнорировать? — Неуверенно начала Алина, еле заметно выламывая себе пальцы, что с головой выдавало её нервозность.
— За то, что стыдились меня, всю такую маленькую и ни разу не спортивную? Ты это хотела сказать?
— Твоим ядом можно травить тараканов в наших универских общагах. — Недовольно бурчит Коля, но отрицать факты не может даже он: до моих лет пятнадцати, пока я не начала активно огрызаться на всех и вся, на меня старались вообще не смотреть. И не потому, что я им в пупок дышу. А потому что я позор семьи.
— Меня воспитали волки. — Хмыкаю я и переворачиваюсь набок — больная спина без упражнений давала о себе знать. — И вы не можете меня за это винить. За мой эмоциональный диапазон, как у зубочистки.
Ненадолго в моей комнате, полной грамот за первые места в учебе и творчестве, полной медалей за все возможные школьные олимпиады и конкурсы, воцарилась тишина спокойствия. Спокойствия молчаливого и тягучего, словно мед. И когда его совсем чуть-чуть — это вкусно. Но сейчас мы все буквально захлебывались этим, не зная, куда смотреть — то ли в пол, то ли друг на друга.
И это было ужасно тяжело, когда они не знают, что сказать мне, а я не знаю, что сказать им, потому что сейчас, в этой комнате, собрались абсолютно чужие друг другу люди.
Мы будто дети разных родителей, которые видятся только на праздники, когда наши мамы и папы собираются за общим столом, тем самым обрекая нас на принудительное общение. Только была в этом всем одна проблема — мы были родными братом и сестрами, с разницей всего-то два года между каждыми.
Мы никогда не общались, кроме мелких шпилек от Коли. Алина же всегда предпочитала молча меня игнорить. Раньше мне казалось, что с высоты своего роста ей просто не пристало общаться с таким отбросом, как я. Сейчас же я понимаю, что ей просто нечего было мне сказать. И я ее понимаю.
Наверное, попытайся она заговорить со мной пару месяцев назад, я бы сделала ей какую-нибудь страшную гадость.
Хорошо, что как только детям этой семьи исполнялось восемнадцать, они хватали свои вещи и сбегали из этого дома. Коля даже не доучился в одиннадцатом — в середине ноября просто хватил свои вещи и вылетел из дома прямо ночью. Родители не были против, когда не нашли Колю с утра в кровати в своей комнате. Они лишь одобрительно покачали головами, ведь Коля уже тогда был членом Юниоров НБА. А с совершеннолетием мог уже бороться за место в команде. Поэтому и сбежал.