Тот самый Натан.
Натан, который лучший друг моего брата, который всю жизнь был для меня абсолютом идеального человека. Натан, который катал меня на шее в детстве. Натан, который помогал мне делать математику, когда приходил к Коле. Натан, который всегда приносил мне шоколадки. Натан, который укачивал меня на руках после Марка. Натан, который дал мне силы жить.
Натан… Натан… Натан!..
Натан, который отверг четырнадцатилетнюю меня, когда я призналась ему. Помню, я даже целое письмо написала. Состарила бумагу, так что она пахла его любимым кофе, нашла красную ручку и красивым, идеальным каллиграфическим почерком написала любовное признание.
О том, какой он чудесный и замечательный, какой милый и красивый. О том, как я люблю его улыбку и милые кудряшки. О том, что он свет в моем окне после Марка.
Мне было пятнадцать, и я год укачивала в себе эти чувства. Очень много провела сеансов саморефлексии, на которых четко поняла, что это не привязанность после Марка и его психоза. Это именно любовь любовная. Такая, какой она должна была.
И обожествляла доброго и милого Натана, которому было семнадцать.
К его чести, когда я протянула ему письмо, он воспринял мои чувства на полном серьезе. Он не стал смеяться, не стал высмеивать меня и мою «детскую любовь».
Он прочитал мое письмо прямо передо мной, поэтому я видела, как Натаниэль удивленно поднимал брови на некоторых моментах, и как сосредоточенно их сдвигал.
И я ждала его ответа.
Ждала и надеялась на то, что меня сейчас обнимут, возможно, даже поцелуют. Мне было пятнадцать и мне хотелось верить в какое-то чудо. Особенно после Марка.
Но чудо, увы, это не про меня.
Натан вернул мне мое письмо, и хрипловато сказал: «Ты слишком маленькая для меня.».
Я была в такой агонии, что, думала, меня разорвет прямо на месте. Потому что я ради него в спорт вернулась. Я ради него снова начала заниматься тем, что меня чуть не убило. По его просьбе снова начала общаться с родителями. Из-за него вернулась в школу — чтобы видеть его там!
И на эмоционально-нестабильном пике своих комплексов по поводу роста я слышу «Ты слишком маленькая для меня.». В общем, да, меня разорвало.
Я просто молча кинула ему под ноги это треклятое письмо и ушла, проклиная все живое, неживое и провидение. Сидела потом месяцами в комнате и думала: за что мне это? Ну вот просто за что?
В прошлой жизни я точно собственноручно вырезала пару деревень, если сейчас со мной происходит подобное.
А Натан просто пропал. Он перестал приходить к нам, да и в школе мы не пересекались, потому что я больше не искала встречи с ним.
Лишь однажды Коля обмолвился, что Натан поступил туда, куда мечтал, и все. Натаниэль Коэн исчез из моей жизни.
Чтобы сейчас, спустя почти три года, найтись в моем собственном доме.
— Мне не нужна твоя забота, Нат. — Бросаю пренебрежительно, чтобы он не понял, насколько я на самом деле взволнована.
— Ива, не глупи, — он присаживается рядом, все еще держа проклятый стакан в руке, — если понадобится, я напою тебя из своих рук.
Я лишь фыркаю и отворачиваюсь, потому что не хочу, чтобы он видел, как краснеют мои щеки от этого такого старого, но не менее волнующего моего сердце «Ива». Он никогда не называл меня Евой. Всегда извращал мое имя на свой еврейский манер. И среди этого приевшегося Ева, Ива была глотком свежего воздуха. Которым я и подавилась.
— Натан, это ты не глупи. В свое время ты уже сказал все, что обо мне думаешь. На этом, увы, все. — Я выдыхаю, потому что эта холодная отстраненность давалась мне с адским трудом, Все-таки странно снова видеть перед собой человека, которого любила когда-то давно. И который отверг тебя.
— Ты все такая же злая, Ива.
— И все такая же «маленькая», — злобно хмыкаю я и поднимаюсь на ноги. — Я бросила школу, сожгла тетрадки и портфели, закурила сигарету, залила ее портвейном. Пьяная, полечу через забор, теперь достаточно крутая, чтобы быть с тобой? — Пропела, делая акцент на последней строчке, стараясь не смотреть на него и собралась уходить, потому что ситуация такая… ебаная.
— Ты очень красивая, Евангелина. И ты очень повзрослела. Ты знала?
Я стараюсь не останавливаться. Вообще не реагировать, но…
— Да блядь! — Тихо шепчу под нос и ухожу к старшим в гостиную.
Судя по тому, как дернулись мои родственнички, когда я вошла в гостиную, Алина уже успела все рассказать в ярчайших красках, и мне уже не было нужды что-то говорить. Я лишь дошла до самого центра комнаты и упала на мягкий ковер, надеясь, что сейчас он оживет и всосет меня в свои великолепные объятья. Но чуда, увы, не произошло.
— Что? — Я не смотрела на них, меня больше интересовал красивый матовый потолок, но этот настойчивый взгляд обоих чувствовала буквально кожей.
— И… — неуверенно начал средненький. Уверена, вся эта история для него словно кость в горле, ведь Соболев, вроде как, его преемник, тот кому он передал свое детище в виде команды, а значит, доверял максимально. А по другую сторону мы — его родные и, наверное, даже где-то глубоко в душе любимые сестры. Я бы не хотела стоять перед подобным выбором. — Что будешь делать?
— Ну, а что я могу сделать? — Вышло чуть более обреченно, чем я ожидала. — Ебало ему разбить? Что это даст? Ничего. А к остальному я, увы, бессильна.
— Поговорить с ним?
— А что мне ему сказать? Мы друг другу ничего не обещали, чтобы я сейчас могла ему что-то сказать. Не договаривались, ничего. Просто он поступил, как гондон. Но я тут, увы, бессильна. Человек уж он такой. Дерьмовый… — Помолчала немного, а потом позволила удивительную даже для себя самой откровенность. — Я, если честно, даже Аню, брелочек этот стриженный не осуждаю. Я очень много думала об этом по дороге домой. О нем, о себе, о Злате, об Ане этой, чтоб у нее там пересохло все… Его поступков нам не понять никогда, а вот Златка правильно сказала: «Я его люблю, что ты от меня хочешь?». Поэтому даже Аню я осуждать не могу. Потому что она тоже наверняка его любит. И даже если она знала и о Злате, и обо мне, обо всех нас… Ну, вероятно, она как любая другая девушка надеялась на счастливый исход. Как и я. Уверена, она каждый божий день засыпает и просыпается с мыслью, что вот сегодня ей точно повезет. Что вот сегодня ну точно выберут ее. Что именно сегодня она наконец-то, как ебанный Тор, окажется достойной. Правда, Натан?
Родственнички вздрогнули — они не видели стоящего у самого входа в комнату парня. А я видела. Я всегда первым делом смотрела именно на него.
— Ты его оправдать, что ли, пытаешься? — Алина приходит в себя первой и как всегда сначала бьет в лоб, а потом уже думает. Ну, это семейное. Что в очередной раз доказывает, что я-таки приемная.
— Я никого не пытаюсь оправдывать, Алин, — тяжело вздыхаю и поднимаюсь на ноги. — Просто говорю, что понимаю каждого из этой истории: и Аню, которая дает за идею; и Злату, которая не хочет покидать этот корабль с горящей мачтой и пробоиной в дне; даже его я где-то понимаю: он молод и прекрасен, так почему нет? Единственная, кого я во всей этой истории не понимаю, так это я сама.
И я ухожу к себе, по пути задевая плечом Натана, и он резко дергается в мою сторону.
И я никому и никогда не признаюсь, что сделала это специально.
— Ты ведешь себя, как маленькая.
Я усмехаюсь, давая еще один круг на своем огромном крутящемся стуле, и резко останавливаюсь напротив парня, направляя на него прямой взгляд. Даже не моргаю.
— А тебя что, кинули ко мне, как того, кого совсем не жалко? С расчетом на то, что не сожру тебя заживо? Зря. Сожру и не подавлюсь. — Оскал этот раз выходит каким-то особенно жестоким. Даже меня удивляет этот мой жест.
А Натан ничего, даже не реагирует. Впрочем, он давно привык к моим закидонам и мертвому чувству достоинства.
— С годами ты становишься вся ядовитее, ты знала? — Он складывает руки на груди, все еще не решаясь войти в мою комнату, но смотрит так осуждающе, будто я действительно виновата в том, что такая грубая и злая. Меня воспитали волки, и винить в этом меня же кажется мне совсем уж нечестным.