Дверь в мою комнату тихо открывается, но даже этого шороха дерева о ворс ковра хватает для того, чтобы вывести меня из шаткого равновесия, заставив дернуться в сторону стоящих на пороге Али и ее мужика.
— Ев, мы разобрались… — Медленно поднимаю бровь, не до конца понимая, какая роль у меня во всем этом.
— Ну я за вас прям очень сильно рада. — Телефон раздается короткой трелью, и оного взгляда на экран мне хватает, чтобы горестно вздохнуть. И я прям не знаю, какая проблема приоритетнее — стоящая передо мной Алина с мужиком или написавший мне Марк. М-м-м! Я прям не знаю, в какое говно мне с удовольствием закопаться поглубже! — И?
— Ну мы решили немного походить по свиданиям, пообщаться поближе, вроде как мы же симпатичны друг другу, а там посмотрим. Будем решать проблемы по мере их поступления. — И она вдруг стыдливо отводит взгляд в сторону, и почему-то приходит такое адское чувство усталой безысходности, что я просто все. — Там родители позвонили… Мы с Колей… Боимся с ними разговаривать. — И она окончательно прячет от меня глаза.
— Я стесняюсь напомнить, что старшие тут вы. — В ответ — долгое и тягучее молчание. — Ебись оно все, провались! Пошли. — Я встаю со своего огромного кресла, влезаю в огромные домашние тапочки и со вздохом полного бессилия иду к ней, даже не смотря на разрывающийся в вибрациях телефон. — Но ты мне должна.
Молчание в зале, где проходил видео-звонок с родителями, которые, как оказалось, укатили в другую страну решать проблемы с бизнесом, ведь в семье же у них все хорошо и гладко, напрягало уже даже меня. Родители молчаливыми и осуждающими глыбами смотрели на нас, и лишь при взгляде на Колю их суровость сменялась на непосредственную нежность, в которой раньше купались оба старших ребёнка Вишневских. Алина вообще не смотрела на мать, Коля стыдливо прятал глаза, и одна я, как оплот, мать ее, оппозиции, сидела абсолютно расслабленно и даже как-то обреченно, потому что чутье говорило мне, что щас будет скандал. Я даже руки на груди сложила, чтобы было не так заметно, что они трясутся.
— Ну и. — Прерываю молчание, что не удивительно, тоже я, потому что у меня там еще сочинение по русскому, и еще вообще много дел порешать надо.
— Мы решили, — надменно говорит мать, смотря исключительно на теперь единственно любимого ребенка, — что оставлять Еву без присмотра некорректно.
— Я тебе стесняюсь напомнить, что я все еще здесь, я говорю с тобой, мне семнадцать, и тут мои совершеннолетние брат и сестра.
Но мать меня, по своему излюбленному обычаю, игнорирует.
— Поэтому мы решили пригласить к вам на неделю тетю Зою, за неимением других родственников.
И вот теперь тишина становится угрожающей, потому что, чувствую, будут биты чьи-то ебальники, и, как не прискорбно это признавать, ебальники эти будут принадлежать моим родителям. Даже огромный по всем параметрам Коля вздрогнул.
— Я прям стесняюсь спросить, но все же спрошу: тетя Зоя, это та конченная, которая пыталась отсудить у вас детей, потому что считала, что вы недостаточно набожные родители? Та конченная тетя Зоя, которая основала в городе ебанный культ больных религией идиотов, где отождествляет себя с девой Марией? Та конченная тетя Зоя, сраная сыночка которой пыталась изнасиловать сначала Алину, а потом меня? И так получил по яйцам, что в итоге их у него чик-чик, отрезали? Я понять не могу, вы что, настолько бесстрашные? Или действуете из логики «да хуй с ним, ещё родим?». — Я почти сорвала голос, пока орала, но рука, жестко сжавшая моё плечо, заставила подавиться очередным ругательством, и лишь дернувшись в сторону, увидела за своей спиной спокойного, как скала, Натана, что молча, но до ужаса холодно смотрел на экран Колиного ноутбука, где на нас так же холодно смотрели родители. И я вдруг резко успокоилась. — Слушайте, а вы вот понимаете, что через год останетесь абсолютно одни, а в перспективе и сдохните в одиночестве? Потому что я вас откровенно и вполне открыто ненавижу и презираю, Алину ты нахуй прямым текстом послала, а Коля тоже не тупой. По крайней мере не так сильно, как вы о нем думаете. Вы вот понимаете, что своим отношением к нам, как к каким-то медалькам призовым, оттолкнули нас настолько, что однажды просто никто не приедет?
И если в глазах отца, в его выражении лица и в том, как опустились его всегда поднятые плечи я вдруг увидела понимание, то мать упорно продолжала стоять на своем, что-то доказывая, что-то крича…
Просто вела себя как обычно.
— Не удивляйся, если по приезде ты увидишь только пустую квартиру.
И я просто хлопнула крышкой ноутбука, прерывая звонок.
— Ну что, красавчики, пакуйте вещи, потому что сегодня вы сбегаете из дома.
И лишь Натан поддержал меня своей проказливой улыбкой. Кажется, этот чёрт поддержит меня, даже если я решу ограбить банк.
Приятно.
Когда я вернулась в комнату, усталая, опустошённая и будто внутри мертвая, мой телефон продолжал разрываться, и руки у меня реально просто опустились, потому что ну я реально больше не могу жить в этом постоянном стрессе, скандалах с родителями, отношение Соболя, еще и Марк, ведь это именно он надрывал мне телефон.
Какое-то грустное «да блядь» в этот раз получилось.
[Привет]
[Почему ты не отвечаешь?]
Ева, я люблю тебя, почему ты молчишь?]
[Конченная самодовольная сука! Любишь, когда за тобой бегают? Ну, а я, блядь, бегать за тобой не буду, потому что ты моя! Тебя у меня выкрали, и я верну тебя обратно!]
[Ладно, прости, мне кажется, я погорячился… Я не должен был говорить тебе все те злые вещи, но ты сама виновата, милая! Ты сама меня провоцируешь на это! Я слышал, как тот парень говорил с тобой на истории! Кто он? У тебя что-то с ним есть? Вы трахаетесь
[Ответь, прошу… ты же знаешь, как я люблю тебя! Я делал это все только ради тебя!]
А я сидела на полу, опустошенно смотрела на экран телефона с этой порнографией и даже не хотела думать, где он опять нашел мой номер. Сдается мне, снова придется сменить номер, хотя ничего важного на нем, по сути, и не было.
— Ну и что за унылая мина? Сагитировала всю семью на коллективный побег, а сама тут чуть ли не плачешь. — Натан тихо, словно кошка, проходит к моему столу и садится рядом, вскидывая вверх руку. Даже спорить не стала — молча залезла под нее, прижимаясь к широкой груди парня. Потому что заебалась. Потому что не хочу ни думать об этом, ни решать это. Ничего не хочу. Хочу на ручки и ебацца.
Видимо, последнее прозвучало вслух, потому что милых Натан тихо рассмеялся и тут же посадил меня на коленочки. Я даже выдохнула — какая благодать!
— Не знаю, что тебе Коля рассказывал обо мне, но сейчас мне пишет человек, видеть которого я хотела бы меньше всего. И от этого так больно и мерзко. Я чувствую себя ужасно одинокой и беспомощной перед ним, потому что, какой бы нереальной сукой я тут не была, стоит только взглянуть на него — начинают трястись руки и болеть шрам во всю ладонь. Я перед ним — словно кролик перед удавом. И сделать ничего не могу. И это чувство тотального бессилия меня убивает. И вроде я понимаю, что стоит ему приблизиться — я реально могу его убить, у меня есть все возможности для этого, но с другой стороны — я боюсь его настолько, что даже не моргаю в его присутствии, потому что ну вдруг что-то произойдет. И хотя прошло уже года четыре, наверное, этот животный страх не отпустит меня никогда.
— Ну, у тебя же есть Алина с Колей, — Натан мягко улыбается мне, но я лишь озлобленно хмыкаю ему в подбородок.
— Алина с Колей забьют на меня хуй, стоит только им снова оказаться в свете родительской любви. Это так и работает, Натан. Мы были рождены для славы наших родителей. И если я, словно неудавшийся эксперимент, была спрятана где-то далеко, то старшенькие всегда купались во всеобщей любви. Когда я оказалась в больнице — с отказом ног, легких, почти всех внутренних органов, даже без возможности заорать от адской боли, сковывающей все мое тело, никто не пришел. Совсем никто не пришел даже узнать, живая ли я. Из больницы забирал меня водитель. Да и в квартире мне не позволили остаться надолго, потому что у старших был пик славы — одни победы, поэтому дома постоянно были какие-то журналисты. Если бы увидели меня на инвалидной коляске — такой бы скандал был. И меня просто спихнули на пару лет на ребуху. И думаешь, хоть кто-нибудь хоть один раз приехал? Нет. Обо мне забыли. А вспомнили лишь когда я позвонила и пригрозила, что прыгну нахуй с крыши, если меня не заберут. Но фишка в том, что согласились они лишь после того, как я сказала, что предварительно разошлю во все газеты свою предсмертную записку, в которой подробно расскажу, кто моя семья и что они сделали.