Но боль я почувствовала потом, сейчас, вжимаясь в стену пустого школьного коридора, я лишь слышала собственное загнанное сердцебиение, которое билось между ушей.
Я накрутила себя до состояния истерики.
Ваня ебал мозги, Натан тоже ебал мозги. Только первый — своим присутствием в моей жизни, а второй — полным её игнорированием. Родственники — вообще шлак ебаный. Все. Поголовно.
А я устала. Устала куда-то бежать, что-то делать, кого-то вечно спасать. В конце концов, я не мать Тереза! Я просто Ева! И я еще не придумала, чем я заслужила все происходящее в моей жизни.
Религиозных шуток больше не будет. Расходимся!
Брелочек что-то тявкала мне в районе подбородка, усиленно пытаясь заглянуть в глаза. И как только Ваня трахал ее со своим невменяемым ростом выше Пизанской башни? Я бы посмотрела.
На глаза наворачивались слезы. Хотелось плакать и жалеть себя. Но такую божью роскошь я себе позволить просто не могла, и, кинув последний взгляд на Брелочек, я набрала в грудь побольше, готовясь высказать ей длинную тираду: что, почему и куда ей следует идти на хуй, чтобы от меня подальше. А потом просто выдохнула. Сдулась, как спущенный с веревочки воздушный шарик и, просто махнув на нее рукой, пошла в раздевалку.
Прогуливать школу, конечно, не хорошо. Но жить тоже не хорошо, но я как-то справляюсь!
В моем дворе было слишком много снега. Снега и счастливых детишек, которые вместо школы почему-то шныряли вокруг и лепили снежных человечков, радуя глаз своих мамаш. А еще на привычном ей парковочном месте образовалась родительская тачка, что означало, что командировка окончена, и сейчас мне будут ебать мозг. Коллективно.
И впрямь, дверь в наше семейное логово была угрожающе не заперта: медведи внутри замерли в ожидании моего прихода, готовые разорвать меня и скормить своим детёнышам. Старшеньким. Потому что они у них и сильненькие, и умненькие, и вообще идеальные дети. Были. До поры, до времени.
Все ебаное семейство собралось за одним большим столом. Вся семейка Адамс в сборе! И все смотрят на меня таким проникновенным взглядом, будто бы я и Алину не научила презервативами пользоваться и заделала ей дитя, и Колю растлила сверху, и отца из семьи увела, и вообще весь перечень библейских запретов исполнила.
— Я кланяться не буду, ладно? — выдаю максимально насмешливо, даже задираю бровь, чем задеваю мать просто до неистовства. Она всегда ненавидела эту бабушкину непокорность во мне, которая мнение горделивой матери на хую вертела. Она так всегда и говорила: «Милая, твое мнение важно только для твоего мужа. А я не морюшко, меня не волнует!». Святая была женщина! И как только воспитала такого человека, как мой отец?
Она подскакивает со стула, хлопает сухой, тонкой рукой по столу, принадлежащей истинной гимнастке, которая в день выпивает только лучик солнышка и съедает граммик облачка, и дышит, будто разъяренный бык.
Я продолжаю спокойно и насмешливо улыбаться. Потому что ну, а что? Что она мне сделает? Наорет? Каждый божий день такое. Изобьет? Какое горе! Мне было нечего терять, поэтому я спокойно стояла перед своей, дай же все-таки господи надежду на приёмной, семейкой.
— Ева, тебе обязательно каждую нашу встречу превращать в какой-то цирк? — Алина говорит тихо. Она не поднимает взгляда от своих сцепленных в тугой замок пальцев и говорит так безжизненно, что заговори фикус на окне — он был бы собеседником поприятнее. Да в любом случае этот фикус поприятнее всей моей семейки.
— Ой, а что, аборт ты уже сделала? Или еще не успела записаться? Ну, не переживай, мамуля все мигом оформит. И останется у тебя только тестик на беременность и карьера блестящей гимнастки! — Я снова усмехаюсь, еще более иронично, потому что да, стоило матери поманить — как она побежала, махая хвостиком. Даже на аборт согласилась, иначе бы за общим столом не сидела. — А я думала, ты умнее. И давала тебе шанс поступить по-другому. То, что ты его въебала — это уже не мои проблемы.
— Ева! — Мать сатанеет еще больше. Скорее всего, от рукоприкладства ее сдерживает только отец, сидящий рядом и безучастно за всем наблюдавший.
— Вау, а ты помнишь, как меня зовут? Какая ирония! Кстати, а где Коля? — средненького за столом не было, что означает только одно — не прогнулся. Скорее всего, больше из трусости быть отруганным, но не согласился же вернуться! Выбрал-таки свой путь. И брат на фоне творящегося пиздеца казался мне глоточком адекватности, но ненадолго.
— Ева! — еще громче кричит мать, находясь уже на какой-то очень тонкой грани добра и зла. И я правда не знаю, что было бы, если бы отец вдруг не сказал спокойно:
— Татьяна, успокойся. — И мать осела. Сдулась, как я недавно в коридоре, сползая по стулу вниз. Потому что если дорогой папенька говорит — все молчат! Его слово закон. — Евангелина, твое поведение — возмутительно.
— Мое поведение — следствие ваших действий, адресованных на меня. — Отбиваю, не задумываясь, но он продолжает, даже не сбивая дыхания.
— Мы решили, что тебе нужно немного отдохнуть. — Брови медленно, но верно ползут от удивления вверх. Да ну! Они просто не могли додуматься до такого! — Мы с твоей мамой решили, что через неделю ты отправишься в оздоровительный санаторий закрытого типа. Полежишь там пару недель, отдохнешь. А потом, я надеюсь, вернешься к нам нашей прежней дочерью. А теперь иди к себе в комнату и начинай собирать вещи.
Воздух от негодования застрял где-то в груди. У меня было очень много вопросов. И на каждый я бы хотела получить ответ. Но слава же конечно богу, что мои родственники никому ничего не должны! И отвечать на мои вопросы тоже не должны!
Пытаюсь сделать вдох, но грудную клетку спирает. Внутри крутится шторм из обид и не сказанных фраз. И я бы с радостью покричала, потопала ногами, поистерила бы. Но вдруг поняла, что публика тут на диво неблагодарная. Что выступать тут не перед кем, так что, выдохнув, решила все-таки задать свой последний вопрос, прежде чем наглухо запереться в своей комнате:
— А я ну точно не приёмная?
Ближе к ночи, когда я дочитывала третью по счету норвежскую сказочку, качаясь на своем стуле и наматывая на ногу новогоднюю гирлянду, у двери что-то тихо, буквально на грани слышимости щелкнуло. И, если бы я была в наушниках или в комнате играла хоть какая-нибудь музыка, я бы в жизни этого не услышала. Но я услышала.
И даже удостоверилась в своей догадке, дернув дверь за ручку — меня заперли. Самым тупым, наглым и постыдным образом заперли! И кто же, господи, помилуй, додумался до такого? Запереть меня! И сколько же эти идиоты хотели держать меня тут? Вплоть до отправки в места не столь отдаленные? А как кормить? Да много вопросов!
Проблема была лишь в том, что замок на моей двери был сломан давным-давно. Еще в те годы, когда Коля был маленьким и глупым, а я была еще меньше и еще злее, чем сейчас, и пыталась прятаться от него в своей комнате, закрываясь на замок. Дури у средненького было хоть отбавляй, так что в один прекрасный день он просто сорвал резьбу у замка: технически — дверь вроде как закрывалась, а практически — стоило чуть сильнее нажать на ручку, и ларчик открывался!
Решила проверить чисто для себя: нажала до допустимого упора и почувствовала, как ручка начала опускаться ниже — работает. Работает!
А дальше я крутилась на своем прекрасном кресле и выжидала. Выжидала своего времени, когда смогу уйти из этого чертового дома. И, в отличии от этой идиотки Алины, вернусь сюда только вперед ногами.
Тишина в квартире наступила ближе к часу, когда педантичные родители разложили вещи после поездки, немного посмотрели телевизор, поели и легли спать. Меня, конечно же, никто покормить не додумался. Я же тоже питаюсь только лучиком солнышка! И голод во мне с каждой минутой подливал маслица в огонь злости и агрессии. Но это с одной стороны. С другой стороны, злорадный монстр, слушая всхлипы Алины за стеной, тушил этот пожарчик, отрезвляя меня.
В общем, удостоверившись, что эти отпрыски Франкенштейна точно уснули, я выбралась из комнаты и мышкой пошуршала в кладовку, где хранился сезонный спортивный инвентарь.